Тор прищурился при упоминании кисианских солдат и с тем же выражением спросил:
–С Эзмой во главе?
–Да, Эзма будет нашим предводителем, а я – ее заместителем.
Тор перевел мои слова императрице, и она что-то резко спросила.
–Она хочет знать, что изменило твое мнение.
–Время на обдумывание. Кисианцы не должны сражаться в битвах левантийцев. Мы сделаем это сами.
Императрица Мико кивнула с непроницаемым выражением лица. Я хотел знать, что за этим скрывалось, но придется подождать, пока все не закончится. Мы оба зашли слишком далеко, чтобы уделять внимание чему-то другому.
–Я сообщу своим генералам,– сказала Мико.– Можете отправляться, когда сочтете нужным.
Она не добавила «и лучше бы вам не предавать меня или моих людей», но это было ясно без слов.
–Благодарю.
Плохая была благодарность. Она доверяла нам, доверяла мне безопасность своей империи, а я не был до конца уверен, что смогу помешать Эзме предать Кисию. Но я не мог этого сказать, не мог сказать ничего, кроме «благодарю» и «до свидания», поклониться и покинуть шатер, понимая, что, если задержусь, исповедь непременно сорвется с моих губ.
Не желая нарываться на новую стычку с Эзмой, я послал к ней с сообщением кого-то другого. Я не знал, чего ожидать: то ли она сама явится с подозрительными вопросами, то ли тоже передумает и откажется, но она лишь прислала в ответ снисходительно-благодарственное послание, из-за которого я возненавидел лицо Клинка, доставившего его. Мы должны были выехать с рассветом.
Зная, что не усну, я пошел в загон для лошадей. Дзиньзо тоже еще не спал и пощипывал в сторонке траву.
–Привет. Мы выезжаем утром,– сказал я, похлопывая его по шее.
Я хотел сказать ему, что не знаю, что произойдет, и даже не знаю, где мы окажемся, выйдя отсюда. И что хочу уехать так же сильно, как остаться, однако не могу признать вслух, как близки мы с императрицей были к чему-то, но ничего не вышло. Может, теперь уже слишком поздно.
–Рах! Вот ты где!
Я повернулся, убрав руку с шеи Дзиньзо. В загон спешил Амун с каким-то человеком по пятам, они тяжело дышали, будто от долгого бега.
–Что такое?
Амун остановился, глубоко вздохнул, чтобы выровнять сердцебиение, а его спутник сложился пополам, задыхаясь.
–Гидеон.
–Гидеон?– Мое сердце ушло в пятки, и все вдруг стало таким далеким.– Что с ним?
–Ясс все расскажет. Он только что прибыл из Когахейры, его отправила Дишива.
–Дишива? Да что происходит?
По моим жилам заструился страх, и я едва не начал трясти Ясса, чтобы заставить говорить быстрее. По его лицу стекал пот, грудь тяжело вздымалась, но я не мог больше ждать.
–Он мертв? Он…
Ясс покачал головой.
–Нет, не мертв. Но он… он очень плох.
Один страх просто сменился другими.
–Плох? То есть ранен? Болен? Скажи мне, прошу тебя.
Ясс выдохнул и кивнул.
–Болен. На голову. Я не знаю. Это как-то связано с Лео, но я до конца не понимаю. Дишива просто велела найти тебя и рассказать. Если ты не появишься, левантийцы разорвут его на части еще до того, как чилтейцы разобьют ворота.
–Что? Почему?
Ясс мрачно сжал губы.
–Он… сделал кое-что по-настоящему плохое. Такое никто не простит, даже если поверит, что он совершил это под контролем того говнюка.
Под контролем.
–Лео – Гость?
–Кто-кто?
Но я задал этот вопрос сам себе, вспомнив моменты, когда Лео как будто читал мои мысли. Как будто знал, что произойдет. Я считал его единственным достойным чилтейцем и упорно сражался, защищая его, и потерял много Клинков.
А теперь он использовал Гидеона.
Меня затошнило.
–Проклятье.– Я провел руками по короткой щетке волос.– Проклятье!
Если я не отправлюсь с Эзмой, она перетянет всех левантийцев на свою сторону и может настроить их против Мико, но если отправлюсь, то брошу Гидеона на произвол судьбы. А я не мог. Не мог.
–Что он сделал?
Голос Амуна звучал тихо, но ярость в его словах напомнила мне, как Гидеон позволил ему остаться в нашем первом чилтейском лагере, наверняка зная, что его убьют. Как Гидеон приказал нам не отрезать врагам головы. Как он заключил сделку с чилтейцами, чтобы заманить побольше левантийских воинов. Как отдал своих седельных мальчишек. Как истреблял целые города с невинными людьми. Что еще он мог добавить к этому списку?
–Вы знаете про город? Про Мейлян?
Амун кивнул.
–И про нападение на лагерь дезертиров.
–Да, так вот, сразу после этого…– Ясс бросил в мою сторону настороженный взгляд,– он изгнал множество Клинков и… убил других. Якобы за то, что они замышляли против него, но на самом деле эти люди выступали против Лео. Мне жаль.– Теперь он смотрел прямо на меня:– Он убил Йитти. И еще несколько Вторых Клинков гурта Торин.
Меня будто огрели дубиной по голове. То ли я сам зашатался, то ли земля ушла из-под ног, но голос Амуна доносился теперь откуда-то издалека. Йитти. Я просил его о помощи. Он вел Клинков домой, а я остановил его. А теперь…
Меня вырвало, и мой ужас выплеснулся в траву к ногам Дзиньзо. Вместе с чувством вины меня захлестнул гнев на Лео, Эзму и всех, кто когда-либо пытался управлять левантийцами. Но под всем этим скрывалось тошнотворное понимание, что Гидеоном не нужно было управлять, не нужно подталкивать, он сам был способен на ужасные поступки.
–Рах.
Амун положил руку мне на плечо. Я старался дышать ровнее, вдыхать и выдыхать с той же легкостью, как до разговора с Яссом, с той же уверенностью в своей цели. В Гидеоне.
Над моей головой Ясс шептал что-то успокаивающее Дзиньзо, а я не мог поблагодарить его за это. Не мог сосредоточиться. Амун больше ничего не говорил и не пытался утешить меня. Любые слова были бессильны. Под влиянием Лео или нет, но кровь моих Клинков была на руках Гидеона, так же, как кровь Сетта – на моих.
Какое-то время я не мог пошевелиться, не хотел вставать или смотреть вверх, не хотел встречаться лицом к лицу ни с ними, ни с решением, которое предстояло принять. Но время не остановить. Ночь заканчивалась. И сколько бы я ни повторял себе, что Гидеон стал чудовищем, и все, что он сделал, неправильно, и он заслужил все, что ему грозило, мысли возвращались к тому, как он одинок и испуган. И к мальчику, которым я когда-то был, сидящему в стороне от гурта, стыдящемуся.
Я встал. Ноги дрожали сильнее, чем хотелось бы. Думаю, Амун понял, что я скажу, до того, как я раскрыл рот. Что-то покорное и болезненное промелькнуло на его лице, но он промолчал.
