–Мы подождем.
Они так истояли налестнице, продолжив разговор приглушенными голосами. Я незнала, хочули услышать, очем они говорят, илинет, ис колотящимся сердцем вылезла изводы. Я обернулась полотенцем, прежде чем догадалась взглянуть, смотритли Рах, акогда оглянулась через плечо, он вытирал волосы, полностью голый.
–Если унее есть голова наплечах, больше мы ее неувидим,– донесся голос слестницы.– Даже упрямица Отако способна понять, когда вней больше ненуждаются.
Эти слова встретили смехом, амне пора было выбираться. Но, даже запахнувшись вхалат, я подумала, что любой человек сголовой наплечах осталсябы, подслушал иузнал все возможное, непозволяя себе испугаться из-за нескольких насмешек иотсутствия уважения.
Однако сегодня разум меня покинул.
Мы поднялись полестнице иобнаружили перед дверью два ломящихся отеды подноса. Кушанья выглядели аппетитно, апрямо вцентре стояла большая тарелка скрабовым мясом, завернутым вкапустные листья– блюдо восточных холмов, которое всегда давала няня вдетстве, когда мне нездоровилось.
Измоих глаз хлынули слезы. Еще одна жизнь, утраченная ввойне, щедрой напотери искупой напобеды. Если Рах изаметил мои слезы, то ничего несказал. Он наверняка был также голоден, какия, новсеже подождал, пока я вытерла щеки изанесла подносы внутрь.
* * *
Мы ели. Ипили. Иможет быть, чтобы отвлечься отдум, разговаривали, каждый освоем иради собственной цели, хотя мне хотелосьбы верить, что вэтой теплой исухой комнате, вокружении шумов постоялого двора, мы оба знали, очем думает другой. Рах сидел поту сторону быстро пустеющего подноса, подложив подсебя одну ногу, адругую согнув перед собой (ниодин кисианец неосмелилсябы сидеть втакой позе), одной рукой подбирал остатки крабового рулета, адругой гладил Чичи поголове.
Сприходом вечера гул вглавном зале стал громче, пока наконец посетители неначали расходиться, ихлопки входной двери врывались почти вкаждую мысль. Налестницах тоже раздавались шаги, иногда сопровождавшиеся хихиканьем изаплетающимися голосами. Постояльцы протопали ксвоим комнатам, ибормотание разговоров теперь проникало сквозь стены, лишая покоя. Тогда мы замолчали, потому что, если мы можем слышатьих, то иони могут слышать нас. Однако, выставив пустые подносы обратно вкоридор изакрыв дверь, я почувствовала, что отныне внашем молчании есть нечто большее, нежели осторожность.
Неснимая руку сголовы Чичи, Рах неподнял голову, когда я вернулась. Ивсеже, глядя, какон расслабленно сидит рядом сугасающим фонарем, я подумала оего глянцевой коже ис неуместным удивлением поняла, что мы одни. Мы были вдвоем современ неудачи вСяне, ивсеже наприроде, пока мы спали впещерах ина сеновалах, это воспринималось впорядке вещей. Здесьже, вокружении цивилизации, снастоящей перьевой подушкой игулом чужого общения, находиться только вдвоем– это совершенно другое.
Вернулось чувство, какв купальне, будто я грязная, и, чтобы чем-то заняться, я раскатала единственную спальную циновку– такие большие циновки часто предлагают напостоялых дворах, даже дляпутешествующих императоров ицарствующих семей. Раньше я гадала, почему циновки водворце такие узкие, итеперь стыдилась своей наивности. Ведь трактирщица даже глазом неморгнула, когда я попросила вторую подушку.
Когда я разложила циновку, Рах так ине пошевелился. Его внимание было приковано кЧичи, ноя замечала самое крохотное движение, любой сбой вритме дыхания. Думалли он отомже, что ия? Наверное, нет, убеждала я себя, разглаживая каждую складочку нациновке. Вконце концов, что привлекательного можно вомне найти, помимо имени? Аимя ничего незначило длялевантийца, привыкшего совсем кдругим женщинам.
Я бросила нациновку обе подушки ис вызовом сказала:
–Я собираюсь поспать.– Я указала нациновку ижестом показала, что сплю, чем слегка разбавила решительность тона.– Спокойной ночи.
Он ответил. Спокойно. Мягко. Ниследа того испуга, который чувствовала я наедине смужчиной, чьи привлекательные черты истройное мускулистое тело вдруг бросились вглаза. Я почти пожалела отом, что мы незабились вкакой-нибудь амбар ине спим насоломе, тогда мне непришлосьбы думать обэтом, думать онем. Номы оказались здесь, ия думала онем.
Несмотря начистый халат, вкупальне я одевалась втакой спешке, что он промок отмоей влажной кожи идлинных прядей волос. Еслибы я была одна, то высушилабыих, ночто подумает Рах, когда я этим займусь? Ачто подумает, если нестану? Если я лягу насухие простыни вмокрой одежде? Отэтих мыслей уменя мурашки пошли покоже.
Рах по-прежнему гладил Чичи, остекленевшими глазами уставившись наблики фонаря нациновке. Непохож намужчину, интересующегося женщиной, скоторой делит комнату. Апотому, незная, переполняетли меня злость, разочарование илиоблегчение, я потушила фонарь ипоскорее разделась. Я повернулась кРаху спиной ине видела его лица. Повесив халат, я совершенно обнаженной бросилась нациновку, незная, достаточноли я привлекательна, чтобы заставить его пошевелиться.
Подушка была мягкой, одеяло теплым– настоящая постель, которой уменя небыло стех пор, какя покинула Мейлян. Ивсеже я нахмурилась, накрывшись, илегла насамый край, чтобы Рах неподумал, будто я желаю его коснуться. Очень скоро я услышала, какон пошевелился, раздался стук одной сандалии обпол, заним другой. Зашуршала ткань. Затем, какия, он босиком прошел поциновкам, чтобы повесить халат накрючок. Я подняла голову, раздумывая, непомочьли ему, нопри одном взгляде наобнаженную темную кожу снова закрыла глаза, намереваясь заснуть, какбы стремительно нистучало сердце.
Через несколько минут он либо сдался, либо все-таки справился скрючками, потому что вернулся, сказал несколько ласковых слов Чичи искользнул комне. Простыня дернулась, прохладный воздух раздразнил мою теплую кожу, азатем воцарилась тишина. Я слишком явственно чувствовала его тепло рядом, его дыхание идаже его запах, ноон тоже лег накраю, оставив меня вполном смятении.
Я долго немогла уснуть. Вокруг звучали разные звуки– сна, веселья иудовольствия, ноя слышала лишь его мерное дыхание игадала, спит он илитоже лежит безсна.
* * *
Проснулась я совершенно измученной. Снизу проникали звуки таверны, но, судя потемноте вщелях ставней, еще нерассвело. Рах спал, накрыв голову рукой, нафоне его темной кожи иеще более темных волос нагруди линялые простыни казались белоснежными. Я оделась, ихотя обрадовалась, что он несмотрит, ночной пыл иссяк, ия чувствовала себя глупой нескладной девчонкой. Нокогда вспомнила все, что подслушала оттех двоих мужчин накануне вечером, уязвленная гордость укрепила мою решимость. Конечно, они сомневались вомне. Разумеется, недооценивали. Ноя докажу всем, что империя принадлежитмне.
Мой халат еще неокончательно высох, ноя сунула ноги вукраденные сандалии ивыскользнула вкоридор, акогда Чичи подняла голову изавиляла хвостом, приказала ей остаться.
Внизу застойкой бара стояла женщина постарше, обслуживая клиентов, которые молчаливо сидели взанимающемся свете зари. Она оглядела меня сголовы допят сеще большим презрением, чем трактирщик накануне вечером, новыдавила улыбку испросила, чего я хочу. Я ответила, что я хочу позавтракать иузнать, какдобраться доМейляна. Мне было всеравно, ехатьли нателеге смокрым сеном илина украденной лошади, лишьбы вернуться, так илииначе.
