–Я не прошу вас сражаться за них,– наконец сказал Гидеон.– Не прошу рисковать жизнью и жизнями ваших Клинков ради них. Я прошу сражаться за меня. Вы выбрали меня гуртовщиком, и вот я стою перед вами и обещаю, что вместе мы сможем построить будущее для нашего народа, сможем вернуть нашу гордость и силу, и никто больше не заберет их у нас, но для этого мы должны сражаться за этих людей.
–И что это за будущее?– спросила Дишива, и я был благодарен за то, что она задала этот вопрос вместо меня.
–Будущее, в котором мы можем остаться в живых,– сказал капитан Атум э’Яровен, предостерегающе ткнув ее в бок.– Если не согласимся, они нас перебьют, уж будьте в этом уверены. Нет нужды рассказывать нам красивые сказки, гуртовщик, в конце концов, мы все левантийцы. По крайней мере, гурту Яровен не привыкать сражаться только ради выживания. В этом нет стыда.
Остальные согласно забормотали, и Дишива хмуро уставилась в кострище, будто пристыженный ребенок. Я мысленно побуждал ее настоять на ответе, но Гидеон жестом выразил уважение немолодому капитану Первых Клинков Яровен, не оставив ей такой возможности.
–Мы должны выжить и выживем,– сказал Гидеон.– Но я не поведу в бой воинов, которые этого не хотят, так что передайте мои слова своим Ладоням и Клинкам. Если они не хотят участвовать, то могут остаться здесь, но если будут биться с нами – снова станут воинами. Я дам вам время подумать, но вы должны ответить до наступления ночи. А сейчас мне нужно найти остальных.
Он принял прощальные салюты капитанов, взял меня за руку и заставил пойти с ним, хотя я едва не упал, споткнувшись о край кострища.
–Рах,– сказал он, остановившись чуть поодаль и хватая меня за плечи.– Ты ведь будешь сражаться за меня? Ты и твои Вторые Клинки, вы поскачете завтра с нами, и Торины снова будут едины.
–Я… я не знаю, я еще не обсуждал это со своей Ладонью.
В его глазах мелькнул страх, но тут же исчез. Он наклонил ко мне голову и понизил голос до шепота:
–Есть только один путь, Рах. Один. Если бы был другой… но его нет.
Я отодвинулся, мне требовалось пространство между нами, чтобы дышать.
–Если бы ты просто рассказал мне, что планируешь! Как это поможет – сражаться за людей, которые били нас, морили голодом и гнали в цепях? Если каждый из нас стоит множества других солдат, почему бы нам не обрушиться на них сразу, как получим свое оружие? Тогда мы сможем вернуться домой…
–Домой – к чему? В степях недуг, Рах, что-то скверное. Мы можем построить свою жизнь здесь. Можем добиться процветания.
–Но…
–Ты веришь мне, Рах?
Когда-то ответ был прост, но сейчас между нами снова зияла пустота, открывшаяся в святилище. Этот Гидеон – не тот человек, которого я оплакивал.
Не получив ответа, он схватил меня за руки и тряхнул.
–Ну? Веришь?
–Да! Да, конечно!
–Тогда скажи, что станешь сражаться за меня.
Его отчаяние наполнило меня необъяснимым страхом, мольба в его голосе вытянула у меня заверения, будто это бинты, чтобы закрыть рану.
–Ладно. Я буду сражаться за тебя. Ты мой Первый Клинок. Я пойду туда, куда ты поведешь.
Он с облегчением выдохнул и кивнул.
–Хорошо. Хорошо.
Не говоря больше ни слова, ничего не объяснив и не поблагодарив, он устремился в оживленный лагерь и вскоре исчез там.
Я повторил его слова Йитти и Кишаве – всем, кто остался в моей Ладони,– и все молчали целую минуту.
–И какой у тебя план, капитан?– наконец спросила Кишава.– Ты правда намерен сражаться за наших рабовладельцев?
–Я сказал, что да. Гидеон – наш Первый Клинок, и я ему доверяю.
В моих словах было слишком много лжи, и я не смотрел Кишаве в глаза. Я не мог объяснить почему, а только указал на чилтейский шатер, чилтейские ножи и чилтейские слова, и на все это Гидеон имел причины. Вместо того чтобы рассказать о страхе, который видел в его глазах, я пожал плечами.
–Возможно, Эска был прав и мир меняется.
–Возможно.
Она отвернулась, избегая моего взгляда так же, как и я.
–Ты так не считаешь? Не хочешь сражаться?
–Не хочу, капитан. И не понимаю, почему столько гордых левантийцев позволяют держать себя как собак, довольны жизнью, пока есть еда, вода и можно покрывать кобыл.
–Ты первая сдалась коммандеру Брутусу.
–И я ошиблась!– Ее взгляд метнулся ко мне, щеки вспыхнули.– Я ошиблась, ясно? Так же, как ошиблась в тебе. Я хотела, чтобы ты победил Эску в ту ночь, поскольку ты один помнил, что здоровье тела и здоровье духа – это не одно и то же. Когда одно заболевает, как бы сильно ни было второе, приходит смерть.
Кишава снова смотрела в сторону, куда-то мимо меня, за пределы этого ада. Но она оставила во мне жало, оно жгло своей честностью, и я тяжело сглотнул, страшась ответа, но все же чувствуя необходимость задать вопрос.
–А сейчас?
–А сейчас я знаю, что нет смысла биться за честь, за наши законы и наш дух, если ценой станут одни лишь страдания. Теперь я жалею, что Эска не забрал нас домой.– Кишава встала.– Иди, сражайся за Гидеона. Сражайся за чилтейцев. Но я в этом участвовать не буду.
Она ушла, и, к своему стыду, я дал ей уйти. Я отпустил ее, потому что не нашел слов, чтобы вернуть. В чем бы я ни заверял Гидеона, я был согласен со всем, что она сказала, но не мог этого признать.
Йитти будто и не слышал нашего разговора и смотрел в пустоту, думая о своем, как всегда. Мне было нужно, чтобы он произнес хоть что-нибудь, и я переминался с ноги на ногу, не в силах сказать, какой ответ от него больше всего жду.
–В чилтейской войне погибнет много левантийцев,– наконец начал он.– Но из-за отказа погибнет еще больше. В любом случае, я лучше встречусь с ними с оружием в руках, так что, если таково твое решение, я еду с тобой. Амун слишком болен, но остальные приходят в себя.
В ту же ночь принесли наши сабли и вернули лошадей. Оружие сложили у кострищ, на каждой куче был грубо нарисован символ наших гуртов. Сабли, ножи, луки, дубинки, метательные копья – они собрали все, вернув жизнь в глаза тех, кто был рожден сражаться. По законам нашего народа это единственная цель – сражаться, охотиться, убивать, умирать.
Нашу кучу контролировал Йитти, чтобы не пришлось потом штопать Клинков, подравшихся из-за лучшего оружия, но мое принес Джута.
–Капитан.– Он отсалютовал, когда я взял оружие из его рук.– Я поеду с тобой.
–Ты еще не заклеймен, Джута,– сказал я.– На тебе нет нашего символа, и лошади у тебя тоже нет.
–А как же лошадь Оруна? Или Эски?
От его слов по мне пробежал холодок ужаса.
–Они еще здесь. Их души не свободны. Ты не можешь ехать на их лошадях, ведь это все еще их лошади.
