Из-под другого прилавка выскочили дети и заметались между лошадьми. Гидеон сказал не щадить никого. Таков был приказ. Но это были дети, перепуганные дети. Старшая девочка держала за руку малыша, спотыкавшегося на истертых камнях, на его щеках пролегли грязные полосы от слез. Когда дети подбежали ближе, достаточно близко, чтобы я мог наклониться и скосить их всех, как колосья пшеницы, одним мощным ударом, девочка посмотрела на меня.
Обнаженный клинок должен напиться крови, или его надлежит отбросить. Таков наш закон, а передо мной были легкие жертвы.
Я позволил потертой кожаной рукояти скользнуть меж пальцев. Сталь ударилась о камни, и я слышал, как она подпрыгивает и снова ударяется, даже сквозь топот приближающейся кавалерии чилтейцев и рев пламени.
Прежде чем убежать, уводя за собой остальных к узкой боковой улочке, старшая девочка посмотрела на мой меч, а потом на меня серьезным и благодарным взглядом. На площади появились первые чилтейцы, копыта грохотали, как тысяча хвостов гремучей змеи. Пролетела стрела. Всаднику пришлось придержать коня, чтобы выпустить ее, но выстрел был мощным и умелым, стрела вошла малышу прямо в затылок.
–Нет!– В мгновение ока я слетел с Дзиньзо, приземлившись на окровавленную грудь мертвеца, но было уже слишком поздно.
Всегда слишком поздно. Просвистела еще одна стрела, за ней еще и еще, пущенные с других луков. Чилтейцы обнажили мечи и пустили коней галопом, оставив на камнях тела. Маленькие изломанные тела, безжизненно лежавшие лицами вниз.
Я стоял, положив руку на вздымающийся бок Дзиньзо, не в силах пошевелиться. Вокруг меня в вечернее небо поднимались столбы черного дыма, будто огромные стволы деревьев, поддерживающих облака. Чилтейские солдаты вышибли окна лавки и заулюлюкали, когда из дверей выскочил человек и попытался удрать вниз по лестнице. Брошенный топор попал ему в спину, и он с воем упал меж развороченных остатков двух прилавков. Солдаты хохотали, глядя, как человек пытается утащить свое переломанное тело к какому-то несуществующему безопасному месту.
Пока остальные с мешками рванули внутрь, один солдат подкрался к раненому и придавил его ногу сапогом к мостовой. Выпятив челюсть от усилий, солдат вырвал свой топор из спины, и раненый издал сиплый вопль. Вскоре он захлебнулся в крови, но, когда солдат ушел, кисианец еще был жив. Я велел Дзиньзо стоять смирно и подошел, вынимая нож.
Скрюченными пальцами человек продолжил слабые попытки спастись, хотя лежал в луже собственной крови, обессиленно прижимаясь щекой к камням.
–Прости,– сказал я, склоняясь к нему, хотя знал, что слова на чужом языке вряд ли его утешат.
Человек что-то забормотал, выплевывая кровь.
–Прости,– повторил я.– Я прекращу твою боль и освобожу душу. Прости.
Я начал молитву Нассусу и воткнул в горло острие ножа. На руку полилась кровь. Свет в глазах раненого угас, его последние слова утонули во вздохе и хрипе. Я продолжил молитву, врезаясь в горячую, еще податливую и живую плоть.
Пока я трудился, кровопролитие продолжалось, в дымное небо поднимались новые языки пламени. Закончив с головой мужчины, я принялся за детей, их тонкие шеи и хрупкие косточки поддавались сравнительно быстро. Вскоре вокруг собрались поглазеть несколько чилтейских солдат. И левантийцев. Они не разговаривали друг с другом, только смотрели, а Тян горел. Когда я взялся за последнего ребенка – малыша со стрелой в затылке,– зрителей было полно. Они стояли неуверенно и молча, по крайней мере до появления Гидеона, выкрикнувшего левантийцам приказ двигаться дальше. Я был по локоть в крови и не обратил на него никакого внимания.
Он схватил меня за плечо и тряхнул, лишив равновесия.
–Вставай!
Мой нож упал рядом с головой мальчика.
–Почему? Я освобождаю души мертвых. Невинные души. Ты это имел в виду, когда велел никого не щадить? Что мы должны убивать детей?
–Рах…
–Это твой план? Что случилось с нашими самыми главными заповедями? Мы не крадем. Мы убиваем только ради защиты гурта. Мы Торины, Гидеон, а не детоубийцы и поджигатели!
Он схватил меня за пропитанную кровью рубаху.
–Мы не крадем. Мы не убиваем. Но мы сражаемся за свой народ и наше место в этом мире любой ценой или умираем.– Он оттолкнул меня. Моя кровь кипела от гнева, живот скрутило.– Ты должен просто довериться мне, Рах. Должен верить, что я знаю больше, чем ты, иного пути нет. Мы должны убивать или умереть, и я знаю, каков будет мой выбор.
–Я не хочу умирать, но и не хочу творить такое,– сказал я, слепо обводя рукой окружавшую нас разруху. Слезы застилали мне глаза. Я сам это выбрал. Сам это принял. Позволил Кишаве умереть за это. Стыд жег мне нутро, будто яд.– Ты все твердишь о доверии, словно за три года ничего не изменилось. Будто ты все тот же брат, о возвращении которого я молился каждый день. Но тот Гидеон не убивал невинных. Он никогда не стал бы сражаться за наших врагов.
Гидеон остолбенело стоял, будто я ударил его. Промелькнувшая боль быстро сменилась гневом, его брови сошлись на переносице.
–Не будь дураком, Рах. Я…
–Я был дураком, когда согласился отдать жизни своих Клинков на этой войне. Если таков твой путь, то я с тобой не пойду. Я забираю Вторых Клинков Торинов, мы вернемся в старый лагерь и лучше будем сидеть в цепях, чем отнимать жизни невинных.
С его губ сорвался отчаянный рев, пальцы скрючились, как окровавленные звериные когти, и он зарычал мне в лицо:
–Вот поэтому я взял с тебя обещание сражаться за меня прежде, чем рассказать тебе что-то еще. Из-за этого твоего треклятого благородства ты мог бы пойти и сказать какую-нибудь глупость вроде этой, и я не сумел бы помешать им тебя убить.
Его слова вышибли из меня воздух, будто удар под дых.
–Убить меня?
Он яростно ткнул пальцем в направлении ближайших чилтейцев.
–А что, по-твоему, они сделали с Первыми Клинками Шетов? С Третьими Клинками Намалака? С нашими ранеными и больными? Ты правда думаешь, что чилтейцы станут кормить тех, кто не сражается? Кто перестанет сражаться? Неразумно держать животное, которое не работает, если его еду можно потратить на более полезное.
Мы не держим больного скота. Не держим слабых лошадей. Или покалеченных сородичей. В степях выживают только сильные.
–Амун,– в ужасе выдохнул я. Возможно, он был бы рад смерти от моей руки, зная, что я отправлю его душу к богам, но чилтейцы этого не сделают.– Ты знал.
–Знал, конечно, я знал, поэтому так старался уговорить капитанов. И если бы я не скрыл от тебя правду, то и ты, и твои Клинки были бы уже мертвы. Я не мог этого допустить. Не мог снова тебя потерять.
Я смотрел на него, на этого отчаявшегося человека.
–Ты позволил перебить твоих людей, и тебе все равно?
Гидеон сжал кулак, будто собирался ударить, но лишь потряс им у меня перед лицом.
