После пятнадцатилетнего срока можно служить и дальше, как поступил Гидеон, а можно вернуться в гурт, работать и растить детей, но в любом случае клеймо остается с нами навеки. Тавро уже раскалялось на жаровне, ее жар соперничал с парившим в небесах солнцем.
Хотя на Посвящение Джуты должны были собраться только Торины, к нам присоединились и многие другие. Я мог принять присутствие других левантийцев, но чилтейские зеваки находиться здесь не имели никакого права.
После того как Сетт закончил брить голову Джуты, один чилтеец стал показывать пальцем и звать приятелей, и я заскрежетал зубами. Гидеон как будто ничего не заметил и уверенно вышел в центр круга.
–Как гуртовщик левантийского гурта, я, Гидеон э’Торин, прошу благословения Нассуса для Джуты э’Торина, отдающего себя на служение гурту. Да улыбнется бог смерти нашему брату. Да смилуется он над его телом и примет его душу с почестями, когда придет ее время вернуться. Мы клеймим его, как одного из нас, дабы все знали о его жертве.
Джута водил рукой по голому черепу, исследуя ранее неизвестные бугорки и впадины. Во время своего Посвящения я смотрел на тавро, не в силах отвести глаз от раскаленного прута. Спустя десять лет я все еще не мог взглянуть на него без содрогания.
–Полагаю, нам лучше с этим покончить,– сказал Йитти, с кряхтением поднимаясь на ноги. Его изношенные колени щелкнули.
Я кивнул, пытаясь утихомирить змею, извивавшуюся в животе.
–У тебя есть все, что нужно?
–Все готово. Я очень рад, что не мне держать тавро.
–Я тоже,– слабо улыбнулся ему в ответ я.– У капитана не так уж много менее приятных обязанностей.
–Не считая возвращения душ умерших Клинков.
Я немного помолчал и склонил голову.
–Да, не считая этого. Ничто не может это облегчить.
После возвращения из Тяна я проводил еще одного, но Амун и остальные навеки останутся вне досягаемости. Я не нашел способа открыть Йитти правду и держал ее при себе, когда встал, преодолевая боль в каждой мышце.
Гидеон подошел к жаровне и натянул кожаную перчатку.
–Ты знаешь, как это делается,– тихо сказал он, хватая тавро и помешивая угли.– Все должно пройти как надо. На нас смотрит слишком много людей. Это первое Посвящение, которое видит большинство чилтейцев, а значит, мы представляем всех левантийцев, живых и мертвых.
–Тогда нам должно быть наплевать на то, что они о нас думают,– сказал я.– Они даже не должны смотреть.
–Тебе следует больше гордиться своими людьми, Рах. Мальчишка храбро сражался. Окажи ему честь, что бы ты ни думал обо мне.
Мои щеки горели не хуже углей, но в центре круга, наклонив голову, ждал Джута. Не было времени для разговоров.
–Ты готов, парень?– хлопнул Джуту по плечу Йитти.
–Готов, целитель. А капитан?..
Он нашел меня взглядом и виновато улыбнулся, то ли из-за того, что вынудил меня, то ли из-за того, что сражался, когда я не стал. То, что он так страстно хотел пойти в бой, спасло ему жизнь, но я не мог открыть ему эту истину, как не мог открыть ее Йитти.
–Наклони голову и не двигайся,– сказал я, когда Торины снова запели.– Я буду держать тебя изо всех сил, но, если станешь сопротивляться, будет гораздо больнее.
–Да, капитан. Спасибо.
–Нет,– я положил руки на липкую кожу его свежевыбритой головы,– это тебе спасибо.
Он дернулся, будто хотел посмотреть на меня, но наш с Йитти вес не дал ему пошевелиться. По крайней мере, пока. От боли тело обретает невероятную силу.
Я сосредоточился на покрасневшей коже Джуты, пение вокруг набирало темп, становясь громче и быстрее с каждым повтором. Гидеон с металлическим скрежетом взял тавро из жаровни, и Джута глубоко задышал, чтобы облегчить предстоящую боль. Я сам пробовал нечто подобное, но не сработало. Я сумел лишь не заорать, когда железо прожигало мне череп до самого мозга.
Гидеон прижал раскаленный металл к затылку Джуты. Кожа зашипела. Мальчишка забился у меня в руках, но я держал крепко. Стон. Судорожное дыхание. Гидеон твердо стоял позади него и считал. Если убрать тавро слишком рано, останется только волдырь, если держать слишком долго – одним шрамом не обойдется.
Пение стало лихорадочным. От вони горелой кожи меня тошнило, но я сжал губы и держал голову Джуты, пока Гидеон не убрал тавро. Я не замечал его жар, пока он не сменился относительной прохладой кисианского лета.
Йитти схватил бурдюк и вылил его содержимое на обожженную кожу. Джута взревел и попятился, едва не сбив меня с ног. Сделав несколько быстрых шагов, я лишь чудом не шлепнулся на задницу.
Грудь Джуты вздымалась, он весь покраснел и блестел от пота. Без волос, став мужчиной, он выглядел совсем иначе. Джута оскалил зубы, пока жжение медленно ослабевало, превращаясь в пульсацию. Она не пройдет еще какое-то время, по крайней мере, так было у меня, когда я стоял на коленях под знойным левантийским солнцем, с только что кастрированным Дзиньзо за компанию. Как не стать друзьями после такого?
Обычно пение сопровождают барабаны, но сейчас Торины удовольствовались хлопками и стуком палок, звук нарастал уже без всякого ритма, просто грохот, немного стихший, только когда Джута встал.
–Торинам я отдаю свою жизнь,– выкрикнул он, широко раскинув руки.– Торинам я отдаю свою душу. Я Клинок, что охотится, дабы ваши руки оставались чистыми. Я Клинок, что убивает, дабы ваша душа была легка. Я Клинок, что умирает, дабы вы могли жить!
К грохоту добавилось улюлюканье, и посреди этого шума моя душа воспарила от напоминания, кем мы были. Кем могли быть. Чилтейцы стояли и смотрели, некоторые кричали, другие кривили губы – наши обычаи для них лишь диковинка. Они ничего не знали о жизни в степях, о нашей культуре или языке, о том, что принес в жертву Джута.
Гидеон жестом поприветствовал Джуту, и мальчишка ответил тем же. Я присоединился к ним, за мной Йитти, последний из моей Ладони. Хотя душа Кишавы была свободна, у меня не хватило времени найти ей замену. При таком скоплении Клинков недостатка уважения Джута не почувствует. А когда все поприветствуют его, он встанет на колени под полуденным солнцем и будет стоять, пока не взойдет Недремлющий отец и не освободит его.
Покончив с делом, Гидеон покинул распадающийся круг. Сетт шел за ним по пятам. У края толпы Гидеон, даже не кивнув, прошел мимо седельного мальчишки, того первого левантийца, что мы встретили здесь. Мальчик повернулся, будто хотел его окликнуть, но поник. И левантийцы, и чилтейцы проталкивались мимо него, будто он был невидимкой.
Я пошел к нему, жалость победила неприязнь, которую породила наша первая встреча. Он не видел моего приближения, следуя взглядом за Гидеоном, и мне пришлось кашлянуть. Переводчик коммандера Брутуса подскочил и поморщился.
–Капитан Рах,– сказал он, поспешно отходя в сторону.– Прости, я преградил тебе путь.
