Клинки уехали с ним, а Дзиньзо начал терять терпение, но остался рядом, даже когда появился чилтеец и закричал на меня. Не понимая слов, легко было не обращать на них внимания, и в конце концов он просто пнул меня и удалился. Спустя несколько голов явился второй с копьем, но его присутствие возмутило Дзиньзо, он встал на дыбы, и чилтеец поспешно сбежал.
Ожидая, что вскоре за мной явится целая армия, я резал каждое горло как последнее, но полдень сменился вечером, а я все сидел, отделяя головы от тел, и мысли давно превратились в невнятный кисель.
С наступлением темноты работать стало труднее, но после стольких раз руки, похоже, уже сами помнили, что делать. Мне бы следовало отвести Дзиньзо обратно в лагерь. Ему требовались вода, корм и отдых, но каждый раз находилось еще одно тело, достойное сострадания. И потому я оставался, невзирая на вонь и жужжание мух. Оставался с воронами, насекомыми и редкими бродячими собаками, оставался, пока с неба утекал последний луч света.
Утонув в тумане из запекшейся крови и жесткой кожи, я не заметил приближающийся силуэт, пока его фонарь не оказался прямо передо мной и, покачнувшись, опустился на тело мальчишки, с которым я закончил две головы назад.
–Это тебе,– слова были левантийские, но произнесены с акцентом.
Взглянув на своего благодетеля, я увидел на месте лица лишь светлую ткань.
–Кто ты?
Он не ответил, просто развернулся и ушел. Я окликнул его, но человек в подпоясанном сером одеянии не оглянулся. Может, это был призрак, плод моего усталого воображения, но, как правило, призраки не приносят фонари. И рядом с фонарем стояла деревянная бадья с водой. Я отдал ее Дзиньзо и трудился, пока в фонаре не кончилось масло. Тогда я продолжил в темноте.
* * *
Когда я вернулся, меня ждал Гидеон. Не тот Гидеон, которого я называл другом, а тот, кто ушел от меня в Тяне. Жесткий. Серьезный. Гуртовщик изгнанников.
–Тебе было велено оставить головы.– Он стоял, уперев руки в бока.– И вернуться много часов назад.
Вероятно, было не так поздно, как я думал, поскольку лагерь еще не спал. Сидевшая неподалеку у костра группа капитанов – Менесор, Йисс, Лашак и другие – умолкла и наблюдала за нами.
Я бросил кучу голов, которую смог унести, к ногам Гидеона и соскользнул с седла.
–Я не возьму такой груз на душу даже ради своего гуртовщика.
Именно по этой причине все мы были изгнаны и оказались здесь, однако некоторые Клинки покачали головами, вокруг меня тучей мух зажужжали голоса. Одна из отрезанных голов подкатилась к сапогу Гидеона, но он смотрел только на меня.
–Даже ради брата, который просит от тебя пойти на жертву?
Вопрос ударил меня, словно нож в сердце. Гидеон просил доверять ему, просил сражаться за него, но когда на кону оказались жизни Амуна, Ийи и моих седельных мальчишек, не оставил мне выбора. А потом потребовал молчать.
–Ни один истинный брат не попросит такой жертвы,– ответил я.
В тишине звуки лагеря казались очень далекими. Рядом поднял голову Дзиньзо, и звяканье уздечки громом отдалось у меня в ушах.
–Не вздумай ослушаться меня еще раз, Рах.
–Тогда отдавай приказы, которые я смогу исполнять с гордостью!
Мой выкрик звенел в темном небе, а я стоял, вцепившись в поводья Дзиньзо, будто они – спасительная нить, соединяющая меня с прошлым, с тем временем и местом, где Гидеон был для меня всем.
Но пути назад не было.
–Я, Рах э’Торин, вызываю тебя на поединок за звание гуртовщика левантийцев.
Ночь наполнили пораженные вздохи, но Гидеон только пожал плечами.
–Я же говорил тебе, что когда-нибудь это произойдет?– Печальная улыбка на миг вернула мне старого друга, прежде чем его вновь поглотил холодный предводитель.– Мне повезло, что гуртовщики не сражаются на клинках.– Он оглядел капитанов, замерших у костра.– Созовите гурт.
Вокруг все разом пришло в движение. Ночь огласили крики: «Вызов! Гуртовщик получил вызов!», и капитаны, сидевшие у костра, встали и принялись растаскивать бревна и седельные сумки, чтобы освободить место.
Гуртовщики редко происходят из бывших Клинков, и, поскольку это наивысшая позиция в нашей иерархии, все решается не оружием, а словами. Никто не мог умереть на таком поединке, но проигравший все равно отправлялся в изгнание, в святилище или сад, говорить с богами. Здесь не было святилищ и заклинателей лошадей, но проигрыш все равно будет означать потерю моих Клинков и, если Гидеон решит меня бросить, смерть от рук чилтейцев. Когда-то я счел бы такой исход немыслимым, но ни в глазах, ни на губах Гидеона не было улыбки, когда он пригласил меня присоединиться к нему у костра.
–Я люблю тебя, брат,– тихо сказал он мне одному.– Но выиграю, потому что должен, ради всех нас.
У меня не было времени ни ответить, ни даже подумать. Со всего лагеря сбегались Клинки, образуя вокруг нас огромный круг, будто мы собрались драться.
–Капитан,– сказал запыхавшийся Йитти,– ты уверен, что хочешь этого? Давай я встану между вами и помирю вас, прежде чем…
–Нет. Если ты это сделаешь, все произойдет завтра или послезавтра. Лучше здесь и сейчас. Позаботься о Дзиньзо.
Я отдал ему поводья и пошел к костру, одолеваемый сомнениями. Гидеон прожил здесь так долго, знал так много… Но он позволил себе стать слишком похожим на них, а если мы вынуждены жить здесь и сражаться, то должны делать это как левантийцы.
У костра меня ждала Дишива с палкой в руках. Слабая замена жезлу говорящего, но капитаны сделали все возможное за то короткое время, что у них было. Почерневший конец еще дымился.
–Надеюсь, ты знаешь, что делаешь,– сказала она, вкладывая палку мне в ладонь.– Попробуй хотя бы помнить о том, что ты больше не в степях, ладно?
Я не успел ответить, как она растворилась в толпе, и я остался один. С другой стороны от потрескивающего костра держал свой импровизированный жезл Гидеон, и пути назад уже точно не было.
Капитан Йисс эн’Охт выступила в круг и подняла руки, ожидая тишины. Когда из всех звуков в ночи осталось лишь потрескивание и шипение пламени, она заговорила:
–Мы призываем богов обратить к нам свой взор, вдохнуть мудрость в уста тех, кто поведет нас, и силу в сердца тех, кто должен избрать верный путь.
Вокруг одобрительно зашептались, а мы сидели все так же молча. Вскоре мои ноги задрожали, а живот скрутило паникой. Напротив меня, подогнув под себя ноги, сидел Гидеон, так спокойно, будто просто ужинал. И усевшись, он ни разу не пошевелился, только смотрел на меня сквозь огонь.
Как бросивший вызов, я имел право говорить первым и потому облизал губы, сжимая жезл говорящего, будто щит.
«Я люблю тебя, брат, но выиграю, потому что должен, ради всех нас».
Гидеон, которого я знал, никогда бы не счел этот путь верным. Эска был прав. Нужно было вернуться домой.
