–Узрите!– призвала я, перекрикивая лязг оружия, стоны и крики, топот ног и паническое бормотание кисианцев, бегущих прочь от нового сражения.– Узрите!
И, подняв руки, как будто взываю к богам, я пошла вперед, вознося к небесам левантийскую жалобную песнь. Я пела громче и отчетливее, чем когда-либо прежде, призывая богов в свидетели наших страданий.
За моей спиной Аурус выкрикивал приказы, созывая солдат. Пока я медленно шла вперед, они подняли щиты и встали за нами стальным хвостом. Перегородившие дорогу кисианцы растерялись и отступали. Они по-прежнему держали в руках оружие, но не нападали, по крайней мере пока. Пусть они и не верили в чилтейского бога, но я надеялась, что чувство чести не позволит им убить беззащитного священника, с пением идущего по улицам.
–Получилось,– пробормотал сзади Аурус.– Получилось. Нам только надо добраться до ворот и провести с собой как можно больше людей!
Казалось, до ворот еще чудовищно далеко. Кисианцы уже понемногу пришли в себя. Некоторые солдаты переговаривались, а другие указывали на ворота или на собравшихся позади меня чилтейцев.
Боясь, что чары рассеются, я продолжала петь. Боковым зрением я заметила мелькание белой рясы, и ко мне присоединился еще один голос. Не левантийский. От слегка хрипловатых тонов матушки Ли, запевшей другую песню, у меня брызнули слезы. Я думала, она ушла, обманула меня, сказав все это, только чтобы мы выбрались из дворца, и все же она была здесь, рискуя жизнью ради чужого будущего.
В повторяющемся танце смятения кисианские солдаты снова отступили, но перегруппировались и последовали за нами к воротам. Похоже, их ничто не объединяло. Никто не отдавал приказов. Чем дальше мы продвигались, тем больше горожан присоединялось к ним, тесня нас с флангов.
Нужно только дойти до ворот.
Когда мы приблизились к главной площади, в песню влился еще один, более низкий голос, и, повернувшись, я увидела рядом Ясса. Он подмигнул мне, и на миг я потрясенно умолкла, ему пришлось продолжать одному. Пока не вступил новый голос – Хармары, а вслед запели Рофет, Тефе и Ошар, идя за мной в последней надежде обрести будущее.
Все новые и новые левантийцы присоединялись к нам на пути к воротам. Глаза защипало от слез при виде Лашак, и Дихи, и многих других, кого я не знала. Они не хотели, чтобы я несла это бремя в одиночку.
Должно было получиться. Кисианцы отступали по всей улице, по-прежнему сжимая оружие, но пока пропуская нашу странную процессию. Я ни разу после изгнания не испытывала такого чувства сопричастности и летела как на крыльях, пела все громче и громче, а за нами шли чилтейские солдаты, доверив свою судьбу. Как бы это ни было безумно, это было прекрасно – идти и петь, меняя ход истории.
На вершине подъема стали видны ворота. Не близко, но и не так далеко, и во мне затеплилась надежда. Впереди на улице было меньше кисианцев, но на главной площади путь преграждала плотная группа левантийцев. Наша песня стала громкой и многоголосой, ее ритм отбивала армия чилтейских сапог, но на нас обрушился рев толпы, перекрывшей дорогу. Раздались крики. Левантийцы протискивались вперед, потрясая в воздухе кулаками.
Рядом со мной Ясс вполголоса разбавил песню ругательствами и поднялся на цыпочках в надежде лучше разглядеть, что происходит. Я не могла задать вопрос и лишь вопросительно посмотрела в его сторону.
–Рах,– одними губами произнес он, и у меня заледенела кровь.
Я ускорила шаг скорее из-за паники, чем намеренно. Некоторые левантийцы с краю толпы повернулись в нашу сторону, подталкивая товарищей. Несколько человек взялись за руки, намереваясь преградить дорогу, и сейчас уже выругался Аурус позади меня. Ну вот, теперь мои же соотечественники хотят нам помешать, разрушая наше будущее.
Когда мы приблизились, лавантийцы обернулись, и на постаменте, вокруг которого они собрались, появилась безошибочно узнаваемая фигура заклинательницы Эзмы в костяной короне. Перед ней стоял на коленях Рах, с его бровей капала кровь, а лицо покрывали темные кровоподтеки. И руки. Шею. Но это уже ничего не значило. За его спиной стоял Деркка с мечом палача и ухмылялся, глядя на толпу жаждущих крови левантийцев, вопящих и взывающих к справедливости, словно Рах сбил их с пути.
С хриплыми криками Амун э’Торин пытался пробиться сквозь толпу, но его отталкивали, он был как пловец, борющийся с бушующим приливом. Остановившись, я перестала петь.
–Эзма!– выкрикнула я.– Эзма! Прекрати это безумие!
Используя постамент вместо сцены, она раскинула руки, как будто призывая к спокойствию, но призывы пустить кровь не стихли. Рах не шевелился. Да он и не сумел бы: избитое тело больше не могло сопротивляться. Даже когда Деркка шагнул вперед, приготовившись нанести удар.
–Что происходит?– прошипел за моей спиной Аурус.– Надо идти, пока кисианцы не очухались и не покромсали нас на кусочки.
Я не ответила, проталкиваясь сквозь толпу.
–Эзма!
Как и Амун, я не могла протиснуться: на пути вставал один Клинок за другим.
Она уже собиралась отдать приказ. Мне ее не остановить. Я не могла помешать нам стать вот такими и, когда Деркка занес клинок, затаила дыхание. Я снова стояла напротив Гидеона в том дворе, где лишились жизни Йитти и его Клинки, и не могла этого предотвратить.
Мое внимание привлек знакомый запах, как будто я и в самом деле очутилась там, перед Гидеоном. Вот только теперь он был рядом со мной, не в алом одеянии, а в простых кисианских доспехах, и щетина темных волос отливала рыжиной. Он снова стал нашим великим и сильным предводителем, вызванным сюда моим отчаянием. Он не смотрел на меня, сосредоточившись только на помосте. Прищурившись, он занес короткое копье и метнул его.
Оно быстро и точно достигло цели, вонзившись прямо Деркке в горло. Удар отбросил его назад, и ученик заклинательницы исчез из вида, выронив клинок. Второе копье полетело в Эзму, но Гидеон уже не мог застать ее врасплох, и она уклонилась, беззаботно позволив копью пролететь мимо плеча.
–Гидеон э’Торин, предатель своего народа!– выкрикнула она, занимая место Деркки рядом с Рахом.– Какой прекрасный сегодня день: левантийцы могут избавиться сразу от двух смердящих ран. Приведите его ко мне!
Сердитые Клинки бросились к нам. Стоя на помосте, Эзма подобрала оружие Деркки, чтобы завершить казнь. Рах не сдвинулся с места, и лишь только по тому, как вздымается и опадает его грудь, я поняла, что он еще жив.
Не обращая внимания на приближающихся Клинков, Гидеон крикнул:
–Рах! Рах! Вставай и дерись!
Рах впервые поднял голову. Из его носа и с губ капала кровь, а лицо исказилось от боли, но взгляд отыскал в толпе Гидеона, и во мне зажглось что-то похожее на надежду.
–Ну же, вставай!– сказала я, когда Гидеон выхватил у ближайшего Клинка еще одно копье.
Он опять бросился вперед, зовя Раха, но если рассчитывал добраться до помоста, то напрасно. Эзма уже держала клинок, намереваясь отомстить.
