–Замечательно, благодарю вас,– со всей искренностью произнес Яконо.– Сколько за ночь? И еще нужен горячий ужин и стойла для лошадей.
Не торгуясь, Яконо заплатил требуемую сумму, улыбаясь трактирщику, пока тот не ушел.
Принесли горячей воды, и мы умылись. Потом прибыла еда, и мы поели, подвинув столик к кровати, чтобы ужинать вместе – один на матрасе, а другой в дряхлом кресле, но обоим тепло, уютно и сытно.
Я никогда особо не волновалась, ложась с мужчиной в постель, но, как выяснилось, все когда-то случается в первый раз. Как можно делить постель с кем-то без секса, я понятия не имела, а близость и уязвимость пугали. Но, когда Яконо разделся до пояса и нырнул в кровать со мной рядом, когда его грудь прижалась к моей спине и он меня обнял, это было прекрасно. Он был сильный и нежный, и дышал мне в затылок, и хотелось, чтобы за ночь выпал глубокий снег и нам пришлось здесь остаться подольше.
–Когда мы доберемся до твоего дома, там тоже будет мало кроватей?– спросила я.
–Обычно кроватей хватает, но кто знает.– Я почувствовала тепло его дыхания на своей шее.– Если ты захочешь.
–Я думаю, это было бы… славно,– сказала я, крепче сжимая обнимавшую меня руку.– Да.
У меня не было уверенности в том, что ждет впереди, да и быть не могло, но впервые появилось ощущение открытого пространства, возможности, и, свернувшись в тепле Яконо, я просто существовала. Там, снаружи, дул ветер и падал снег, и я никому не была нужна. Даже смерти моей никто не хотел. Там, куда мы едем, мне необязательно оставаться Кассандрой Мариус, я могу стать кем угодно, кем захочу, и со мной будет Яконо, с добрыми глазами и щедрым сердцем.
«Мне он очень нравится, Касс,– сказала Кайса, когда обе мы уплывали в сон.– И мне очень нравится… это. Все это».
«Да, и мне он тоже нравится, но… Кайса?»
«Да, Кассандра?»
«А еще мне очень нравишься ты».
И впервые в жизни мне удалось заставить ее потерять дар речи.
38
Мико
Мансин однажды сказал, что император Кин удерживает трон благодаря силе отличной легенды, которая кажется правдивой, как бы мало правды в ней ни было. Люди восстают против шероховатостей в истории, хотя следует опасаться именно совершенных, в которых нет ни малейшей трещинки между фрагментами, и каждая шестеренка вращает ее в нужную сторону. Правильную. Смерть Мансина от рук дочери, которую он жестоко эксплуатировал и не ценил по достоинству, стала еще одной шестеренкой, сдвинувшей нас к новому будущему. Вот так и возникла легенда.
В условиях царившей в Симае неразберихи нужно было принять множество решений, составить указы и отправить послания, отдать приказы и провести советы, и у нас с Сичи едва хватало времени перевести дух и сказать друг другу, что мы справимся. Но мы должны были справиться, потому что иначе Кисия вернулась бы к жизни по прежним, закостенелым шаблонам, задушив перемены. Мы мечтали о будущем, в котором не нужны императоры-боги, а войны с Чилтеем не повторяются каждый год, где горные племена называют Кисию своим домом. Но это будущее не наступит, если за него не бороться. Каждый день. С каждым вздохом.
Через несколько дней после взятия Симая мы встретились с последними оставшимися левантийцами рядом с их лагерем. Это было не официальное мероприятие со знаменами, шатрами и придворными, а скорее встреча старых друзей на обочине.
Многие уже уехали, торопясь на север. Другие задержались на пару ночей, а раненые – еще дольше. Теперь все покидали Кисию и пришли попрощаться с Нуру и Тором.
В тот пасмурный день на пустыре нас ждал десяток левантийцев, и каждое лицо было знакомо, хотя я не знала всех по именам. Нуру и Тор осадили лошадей и тут же спешились, и крепко обняли каждого из тех, кто пришел попрощаться, не сдерживая слезы. Только спрыгнув с седла, я обвела взглядом собравшихся воинов и увидела Раха. Он сидел, прислонившись к дереву, и откинул голову назад, щетина на ней сливалась по цвету с корой и была не намного темнее синяков на его лице.
Я шагнула вперед, но остановилась, переведя взгляд на стоящего неподалеку Гидеона.
–Что случилось?
–Он сражался за нас,– сказал Гидеон, вскинув голову.– Как всегда. Даже когда это глупо, а мы этого не заслуживаем.
–Гидеон,– сказала Сичи, и тот заключил ее в объятья.
Я даже позавидовала им: на мгновение их души как будто слились – так хорошо они понимали друг друга.
Мне хотелось бы вот так попрощаться с Рахом, но он не только не встал, но даже не открыл глаза. Он хотя бы дышал – и только этим я могла утешиться. Подойдя ближе, я заметила новые раны, так много, как будто он еще не развалился на части только благодаря повязкам и надежде.
–Рах,– тихо произнесла я, опускаясь рядом с ним на колени во влажную траву, под доносящуюся болтовню на левантийском.– Рах?
Его веки затрепетали, и на мгновение он вернулся в реальность, посмотрев на меня из отекших глазниц. Его губы дрогнули в улыбке.
–Мико,– сказал он, и у меня выступили слезы.
Со всей нежностью я провела рукой по его бритой голове, только чтобы прикоснуться к нему в последний раз. Если ему было больно, он этого не показал.
–Ты тоже должна его поблагодарить, как и мы,– сказал за моей спиной Гидеон.– Хотя он сделал это не ради тебя,– добавил он.
–Я знаю.– Я повернулась к Гидеону – воину, разделившему мою империю. Укравшему мой трон. Тому, которому всегда был верен Рах.– Он сделал это ради тебя.
Гидеон э’Торин поднял брови, в которых не было рыжины, как в волосах.
–Сомневаюсь. Он любит меня, как и я его, но это не значит, что я не понимаю, каков он.
–И каков же?
–Очень эгоистичный.
Я посмотрела на Раха, вспоминая, как он помог мне добраться до Сяна, где я надеялась найти приют, как карабкался вместе со мной в утлую лодку, чтобы не оставлять меня в одиночестве, как прошел рядом со мной всю Кисию, не жалуясь на усталость, и покачала головой.
–Как ты можешь так говорить? Он стольким пожертвовал. Ты сам сказал, что он ранен, потому что сражался за свой народ, который этого не заслужил.
–Да.– Гидеон наклонил голову, разглядывая меня как диковину.– Это не значит, что он поступил так бескорыстно.
–Ты вроде бы сказал, что любишь его.
–Да. А ты разве нет?
От насмешки в его пронизывающем взгляде мои щеки покраснели, и я попыталась вспомнить сломленного Гидеона, которого встретила в Куросиме, его голову на коленях Сичи, когда она пыталась его успокоить. Тогда я его жалела, моего главного врага, и мне так хотелось и сейчас его пожалеть, а не чувствовать себя маленькой глупышкой под его взглядом.
–Слишком сильно, чтобы говорить о нем подобные гадости,– сказала я, надеясь стереть его улыбку.
