–Предлагаешь запастись провизией и…
Амун снова взглянул на меня, и я понял, что он хочет закончить фразу, предложить вернуться домой, но не позволяет преданность мне.
–И отправиться к побережью с первым снегом,– закончила за него Лашак.– Оставаться дольше опасно для нас и лошадей.
Диха кивнула.
–Некоторые уже поговаривают, что нужно уходить. Мы позаботились о раненых и лошадях, время пришло.– Я хотел возразить, но она передернула плечами и продолжила:– Не все верят в Гостей, капитан. Не все хотят возмездия. А те, кто хочет, желают отомстить чилтейцам, а не Лео. Или Гидеону – за то, что сбил нас с пути.
Каждый раз я пытался избежать этого обсуждения, но имя Гидеона вновь и вновь всплывало.
–Каждый, кто последовал за Гидеоном, должен был верить в его дело,– сказал я как можно спокойнее.– Если они хотят отомстить за неудачу, им следует ненавидеть Лео.
–Нам это известно.
–Всем это известно. Всем рассказали, что произошло.
Диха поморщилась и бросила на Амуна извиняющийся взгляд.
–Знание не всегда помогает, учитывая, что им… нам пришлось пережить по вине Гидеона.
–И фальшивой заклинательницы лошадей, пытавшейся использовать вас.
–Не втягивай в это Эзму, капитан,– огрызнулась Диха.– То, что она позорит свое звание, не умаляет преступлений Гидеона. Он не выглядит лучше на ее фоне и должен ответить за собственные проступки.
Она была права, но, похоже, защита Гидеона стала частью моего существования. Никто не бросал вызов в открытую, но я видел взгляды, перешептывания и пустоту вокруг его хижины и снова и снова повторял: «Если бы ты только знал. Если бы только ты был собой».
–Ты права, Диха, и я приношу свои извинения,– сказал я, хотя все кости будто разом отяжелели и тянули меня к земле.– Но, уничтожив человека за то, в чем он не виноват, в надежде избыть горе, мы не станем сильнее.
Диха смотрела на землю, Амун – в лес. Лашак и Локлан разглядывали свои руки. Может быть, в следующий раз не удастся отделаться так легко. Понимание, что в скором времени мне предстоит выбрать между своим народом и Гидеоном, давило все сильнее.
–Если на сегодня это все, можем встретиться завтра вечером. Надеюсь, у вас появятся новые идеи,– сказал я, слишком поспешно поднимаясь на ноги.
–Еще кое-что, капитан,– произнесла Диха.– Сегодня мы потеряли Рума. Его раны никак не заживали, и лихорадка унесла его, пока вы были на охоте. Он у святилища.
Не так мне хотелось закончить день, но я кивнул.
–Я пойду туда. Спасибо, Диха.
Мы разделились, остальные взяли свою еду и отправились в лагерь болтать, петь и веселиться, насколько позволяли холод и незнакомая местность. Я подавил зависть. все равно я бы не пошел с ними, даже не будь мертвого Клинка.
Рума уложили перед святилищем, вокруг лежали букетики увядших цветов и палочки с вырезанными молитвами. От этого напоминания о родине в горле встал ком, и на мгновение мне захотелось крикнуть всем, чтобы собирали вещи, мы отправляемся домой. Но узда, в которой дом держал мое сердце, давила и раньше и будет давить снова. Мне пришлось отогнать боль молчаливым обещанием. Скоро. Я скоро поеду домой, как только выполню свой долг здесь.
Я опустился на холодную землю и со вздохом притянул к себе тело Рума. Положить его плечи себе на колени. Колени развести в стороны. Взять нож. Не мой нож, а левантийский клинок, принадлежавший кому-то, кто больше в нем не нуждался.
С первым надрезом на землю потекла кровь. Я так часто делал это, что руки могли работать, пока разум блуждал, улавливая обрывки разговоров и запахи. Под привкусом крови до сих пор ощущался аромат еды, и, несмотря на мое нынешнее занятие, в желудке заурчало.
Наконец голова Рума отделилась, и я позволил его телу мягко скользнуть на землю. Утром мы устроим погребальный костер, а пока я встал. Колени и лодыжки болели от усталости.
Я снова опустился на колени перед святилищем, чтобы пропеть траурную песнь. Затем последовали молитвы, обращавшие взоры богов к отдавшему жизнь за свой гурт Клинку, который должен быть вознагражден новой жизнью. Но, прощаясь с Румом, я думал о Гидеоне. Два дня я простоял на коленях у святилища Мотефесет, оплакивая его, когда он не вернулся из изгнания. Я слишком тяжело переживал это горе и не хотел повторять снова.
Закончив, я пошел обратно по лагерю. У каждого костра о чем-то болтали группы Клинков. У одного вел глубокомысленную беседу Амун, у другого Локлан играл с Шенией в тият на выцарапанном на земле игральном поле. Лашак и Диха смеялись, обнявшись. Я проходил мимо, словно призрак, и вслед неслось только негромкое «капитан».
Селение Куросима практически обезлюдело, но мы все же разбили лагерь в лесу на севере, где заброшенные дома напоминали о том, что когда-то деревня была больше. Крыши протекали, и пришлось довольствоваться шатрами, но с каждым днем лагерь становился все более достойным этого названия, расширяясь во всех направлениях, кроме одного.
Взяв две миски с остывшей едой, я оставил гомон лагеря позади и отправился к своей одинокой хижине. Сквозь занавешенные льняными тряпками окна пробивался слабый свет, но, несмотря на эти признаки жизни, сердце мое, как всегда, забилось от страха. Слишком хорошо я помнил отчаянные попытки Гидеона вырвать нож из моих рук и перерезать себе горло. Прошло уже много дней, но эта картина до сих пор стояла перед глазами.
Старательно шаркая ногами, чтобы предупредить о своем появлении, я откинул отсыревшую ткань, служившую дверью, и вошел. Гидеон сидел у стены возле догорающего костра, не отрывая взгляда от деревяшки, постепенно обретавшей форму в его руках.
–Ужин,– сказал я, усаживаясь со скрещенными ногами на пол напротив него.– Прости, он холодный. Мне пришлось сначала отрезать голову Рума.
Гидеон продолжил стесывать стружку. Я не хотел давать ему нож, но в лагере клинков было предостаточно, и резьба по дереву хотя бы занимала его руки, если не мысли.
–Грибы сегодня выглядят неплохо,– сказал я, поднимая свою миску.– Немного темнее, чем вчера, но не такие подгоревшие, как днем раньше. Или еще раньше. Хотя три дня назад они вышли вкуснее всего. Я ни за что не скажу это Птоту, ведь он считает себя отличным поваром, но Дхамара определенно готовит лучше.
Гидеон продолжил игнорировать меня, а значит, я мог без стеснения смотреть на него, пока ел. Он не брил голову с тех пор, как мы покинули Когахейру, и отросшие темно-каштановые волосы приобрели медный оттенок. Когда он был седельным мальчишкой, его длинные темные волосы отдавали рыжиной на солнце. Пламя костра высвечивало крошечные веснушки на его лице, и я был благодарен, что время не изменило хотя бы это. Какая глупость – цепляться за подобную мелочь.
–Ты должен был поесть вместе с Ладонью,– произнес Гидеон в который уже раз.
Этот обмен репликами стал таким же привычным, как попытки Шении приносить мне еду.
