–Болтать и есть одновременно нелегко. Лучше подождать.
Я всегда придумывал новый предлог, и в этот раз Гидеон оторвал взгляд от своей деревяшки, в его глазах мелькнуло веселье.
–А сейчас у тебя вроде неплохо выходит.
Такие проблески жизни помогали мне верить, что у него есть будущее.
–Точно. Ладно, в следующий раз поем с Ладонью и выскажусь насчет пережаренных грибов.
Он посмотрел в миску.
–Они совсем подгорели. Тебе необязательно оставаться.
–Знаю.
Отложив нож, Гидеон взял миску, глядя куда-то мимо меня. Под его глазами залегли круги, руки слегка дрожали, но хуже всего была эта манера неподвижно сидеть, уставившись в никуда. Мне хотелось вывести его побыть у костра, на людях, но эти стены защищали не только остальных от существования Гидеона, но и его самого от всеобщей ненависти.
Покончив с едой, я взял дрова из сложенной в углу кучи и подбросил в костер.
–Здесь ужасно холодно,– сказал я, оглядываясь в поисках одеяла.– А ведь будет еще холоднее. Какой он, этот снег?
Гидеон поднял взгляд.
–Холодный.
–Серьезно? Вот это сюрприз. Я думал, он горячий.
–Он и вправду обжигает. И лед тоже. Если совать в него руки.– Гидеон отставил миску.– Помнишь это ощущение, когда долго скачешь на холодном ветру и пальцы становятся толстыми и негнущимися? А если пытаешься их согреть, начинается покалывание и жжение? Вот что-то похожее. И он… хрустит.
–Хрустит? Как уголь?
–Да, только более скользкий. В первую зиму я поскользнулся и долго щеголял желтыми синяками на заднице.
Я вытащил одеяла из кучи возле спальных циновок, бросил одно Гидеону, а второе накинул на плечи, не обращая внимания на затхлый запах. Стоя прямо у огня, я задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь снова по-настоящему согреться.
Гидеон отодвинул еду в сторону, не обращая внимания на одеяло.
–Не заставляй меня укутывать тебя,– сказал я.
–Мне не холодно.
–Ерунда. Я занимался физической работой, и все равно мне холодно.
Я присел на корточки и взял его руки в свои. все равно что схватиться за ледяные куски железа.
–Боги, Гидеон, ты холодней покойника. Давай, двигайся ближе к огню.
–Я не мерзну.
Он не дал мне подтащить его поближе, и я демонстративно обнюхал себя.
–Я что, так сильно воняю?
–Как смерть.
–Ну, это прекрасный, истинно левантийский запах. Давай же…
–Нет.– Он выставил вперед трясущуюся руку.– Просто оставь меня в покое. Прошу тебя.
–Гидеон, я никуда не уйду. Я ведь не ушел вчера и позавчера. И позапозавчера тоже.
–Хотя грибы были не такие горелые.
Я рассмеялся от неожиданной шутки и потянул его за ноги. Потеряв равновесие, он уткнулся в меня, и на мгновение пространство между нами исчезло. Его запах, его тепло, его присутствие пробудили не только старые воспоминания, но и новые. Как он выплеснул гнев мне в лицо после резни в Тяне. Как, сидя на троне, приказал убрать меня с глаз долой. Как поцеловал в лоб и попрощался – предупреждая больше не вставать у него на пути.
В комнате стало еще холоднее. Я отступил на шаг с жизнерадостными извинениями, а Гидеон встал и позволил мне набросить одеяло ему на плечи. Вспышка веселья испарилась, но он, по крайней мере, держался прямо.
–Нужно сбрить тебе волосы,– сказал я.
–Нет.
Гидеон обхватил себя руками, словно защищаясь.
–Они слишком длинные для Клинка.
Он отпрянул, будто спрятался в безопасное место где-то внутри себя.
–Я больше не Клинок.
–Нельзя перестать быть Клинком. Давай я тебя обрею.
–Я же сказал нет, Рах.
Он отодвинулся к стене, его руки дрожали, и я понял, что перегнул палку, слишком сильно стараясь быть полезным и заботливым.
–Ладно. Твои волосы и так прекрасны,– отступил я.
Конечно, я сморозил глупость, но она хотя бы удивила его настолько, что он уставился на меня, а не впал в панику.
–Что?
–Рыжина. Я по ней скучал.
Я действительно скучал. Она связывала меня с прошлым, которого не вернуть, с давно ушедшим детством. С тем временем, когда между нами не было ни отчуждения, ни недосказанности, ни обид, ни Лео.
Я не стал продолжать разговор и опустился на колени, чтобы расстелить циновки. Никакая близость к огню не сделает эту ночь приятной, но я придвинул циновки как можно ближе, надеясь, что однажды мне снова станет тепло.
–Хочешь нас сжечь?
–Нет. Но мне надоели холод и сырость. Я их ненавижу.
Закончив, я обнаружил, что Гидеон наблюдает за мной.
–Тебе необязательно оставаться,– снова сказал он.
–Ты сто раз уже говорил.
–Я ведь знаю: ты здесь не ради меня,– сказал он, крепко обхватив себя руками.– Ты здесь, потому что такой, какой есть. Ты всегда прав. Всегда образец ответственности и добродетели, а мне неохота благодарить тебя за то, что я стал бременем, которое ты несешь ради своей праведности.
–Что?– Я вздрогнул, словно от пощечины.– Что еще за дерьмо? Ответственный и совершенный у нас ты, кретин. А я сбежал от ответственности и опозорил гурт Торинов, помнишь?
–Потому что хотел служить своему гурту,– фыркнул он.
–Да я хотел жить! Я думал только о себе! Но не стесняйся, ставь меня на какой хочешь пьедестал, чтобы потом бить себя моим кулаком.
Гидеон не сводил с меня глаз, на его лице отражались какие-то чувства, но я был слишком зол, чтобы разбираться в них, и отшвырнул сапоги с такой силой, что они улетели на другой конец хижины.
–Жаль, что ты чувствуешь себя обузой,– огрызнулся я.– Но я здесь потому, что хочу этого. Хотя это и не слишком весело.
Я был несправедлив, но и он тоже, и в отсутствие магии исправить это было не так просто. Вздохнув, я подошел и обнял его. Он не ответил на объятия, но и не вырывался – уже неплохо.
–Все наладится,– прошептал я ему на ухо с той же мягкостью, с какой он однажды угрожал мне.– Знаю, сейчас не верится, но так и будет. И я не уйду. Потому что сам так хочу, а не из-за какой-то нездоровой потребности быть всегда правым.
–Спасибо,– произнес он так, будто это было самое трудное слово в его жизни.
Я крепко сжал его в объятиях и отпустил.
Мы устроились на циновках. Он молчал, а я демонстративно дрожал, как будто это могло чем-то помочь. Несмотря на треск и гул костра, было ужасно холодно, но усталость вскоре взяла верх, и я начал погружаться в сон, убаюканный ровным дыханием Гидеона. Этот звук успокаивал. Может, стоило сказать Гидеону об этом и о том, что я чувствую себя здесь в безопасности. Само его существование приносило облегчение, несмотря на клубок сомнений, беспокойства и боли. Что бы он ни сказал и ни сделал, кем бы ни был, он все равно навсегда останется Гидеоном, на которого я равнялся, за которым следовал, которому поклонялся. Гидеоном, ради которого я готов на все.
