Больше не было сказано ни слова. Рован повернул коня в сторону своего дома. Теперь она разглядела, кто его сопровождал. Это были Тристан, охранники, приехавшие с ней из Эдинбурга, и еще трое солдат из замка Грей. Они тронулись с места лишь после того, как Рован выехал из рощи, и Гвинет поняла, что Рован не доверяет Брюсу и его товарищам и осмелился повернуться к ним спиной лишь потому, что вполне доверяет своим людям.
Гвинет хотела сказать хоть что-нибудь — «спасибо» или слова извинения. Но едва она попыталась заговорить, он резко предупредил:
— Молчите, леди Маклауд!
Так она и доехала до замка — впереди Рована на его коне, с болью в душе от его соседства и слишком потрясенная, чтобы бороться против унижения.
В замке Энни и Лайза ждали ее возвращения.
Рован, не сказавший ей ни слова в дороге, не заговорил с ней и теперь, когда опустил ее на землю перед Энни.
— Позаботься о своей госпоже! — отрывисто приказал он служанке.
Гвинет быстро повернулась к нему, желая увидеть его лицо. Оно было суровым и бесстрастным, как маска. Глаза Рована смотрели холодно.
— Благодарю вас, — чопорно произнесла она.
— Больше не выезжайте верхом одна, — сухо сказал он.
— Пожалуйста, не уходите сейчас, — попросила она.
Но он ушел.
— Ах, бедная, милая вы моя! — проворковала Энни, а потом стала отчитывать госпожу: — Что это вы делаете, миледи? Видит бог, вы должны беречь себя. Вы служите королеве, и титул леди у вас — ваш собственный. Ах, госпожа, желаю вам: пусть вас оберегают так, чтобы вы не узнали, что порой бывает на уме у мужчин.
«А ведь Энни не знает и половины того, что произошло!» — устало подумала Гвинет.
— Я прекрасно чувствую себя, — смущенно прошептала она.
— Завтра будет трудный день, — сказал Тристан, успевший вернуться из конюшни, и ласково улыбнулся Гвинет. — Вам не причинили никакого вреда, леди, хотя могли причинить. Но теперь вы в безопасности, поэтому сейчас вам лучше всего лечь спать.
— Да, поспите, — сказала Лайза, которая до сих пор только стояла рядом и молча смотрела, она обняла Гвинет за талию, чтобы поддержать. — Идемте, утром все будет лучше.
Но Гвинет знала: лучше не будет.
Женщины обрабатывали тело Кэтрин пряностями, уксусом и водкой, чтобы оно оставалось красивым и казалось, что умершая только спит. Она лежала в большом зале, в прекрасном гробу, который так заботливо вырезали для нее из дерева.
Рован стоял неподвижно большую часть дня, пока обитатели его поместья проходили через замок, молясь о Кэтрин и желая ей доброго пути на небо, где, разумеется, будет теперь обитать эта ангельская душа. Его опять охватили прежние оцепенение и бесчувствие. Они пропадали лишь на время, когда он замечал Гвинет, стоявшую поблизости. Каждый раз, когда его взгляд падал на нее, Рован чувствовал все тот же обильный страстный гнев, хотя ее поведение в этот день не давало ему никаких оснований для упрека. Она сумела пройти по тонкой черте, не оступаясь, и выглядела величественно. Гвинет приветствовала всех плакальщиков так, словно они были ее друзьями, и следила, чтобы всех угощали вином или пивом, когда она благодарила их за любовь к госпоже.
Многие жители деревни смотрели на Гвинет с любопытством и задумчивостью. Рован понял, что его собственные крестьяне, так же как трое Макайви, пытаются догадаться, любовница ему Гвинет или нет.
Эта мысль еще сильней разожгла его гнев, хотя их предположение было не совсем нелепым. Гвинет была молода, красива и имела титул. Она может быть подходящей женой для лорда.
«Для другого лорда, не для меня», — подумал он сердито. И тем более сердито, что не мог отрицать: он считает ее привлекательной.
Рован хотел отослать Гвинет от себя, потому что она слишком волновала его. Так волновала, что он терял разум.
Он пытался убедить себя, что Гвинет раздражает его лишь потому, что была так дорога для Кэтрин. Его жена хотела, чтобы Гвинет была рядом, а его даже не узнавала.
«Мне нужно быть вдали от Гвинет», — подумал он. Выражение ласковой серьезности, которое было на ее безупречно правильном лице, когда она говорила с теми, кто проходил мимо, вызывало у него огромное желание закричать: «Нет!», выйти отсюда, найти коня и ускакать…
Ускакать, чтобы забыть.
В конце дня Тристан стал настойчиво просить своего господина, чтобы тот прервал свое бдение у тела покойной и поел. Но Рован не мог этого сделать. Он знал, что Гвинет находится всего в нескольких футах от него и что ей больше нечего делать с тех пор, как они закрыли большой зал для пришедших проститься, а значит, она может услышать его. Но он не мог заставить себя быть осторожным.
— Оставьте меня с моей супругой на всю ночь, — приказал он.
— Мой дорогой лорд… — начал Тристан.
— Оставьте меня, — повторил он.
Тристан хорошо знал его — и подчинился. Когда он увел Гвинет из зала, Рован лишь смутно осознал, что она уходит.
Он не простоял на ногах всю ночь. Он взял одно из больших, обитых парчой кресел, которые стояли возле камина, переставил его к гробу и уснул.
Никто не беспокоил его до утра. Когда Тристан пришел взглянуть на своего господина, Рован приказал ему:
— Не оставляй ее одну. Она не хотела бы остаться одна.
— Я буду здесь, милорд, при ней, пока вы не вернетесь, — ответил Тристан, кашлянул, прочищая горло, и добавил: — В десять часов мы отнесем леди Кэтрин в часовню, на службу, если вы согласны.
— Да, — сказал Рован и, кивнув, ушел.
Придя в свои комнаты, он остро почувствовал, что они стали совсем другими. Он не спал здесь с тех пор, как Кэтрин тяжело заболела. Когда он был дома, то спал рядом с ней или не спал вообще. Несчастный случай с женой в одно мгновение изменил его жизнь. До этой беды он был счастливым человеком, а после ее смерти его душа быстро опустела. Еще до возвращения королевы он решил отдать свое сердце государству. Каждому мужчине нужно иметь страсть, и Рован, потеряв прежнюю Кэтрин, сделал своей страстью родную страну.
Сейчас он с трудом мог вспомнить, когда они с женой были по-настоящему счастливы. После смерти Кэтрин его душа опустела.
«Да, жизнь не слишком честно обходится с людьми», — с горечью подумал он. Кэтрин была всегда доброй, всегда хотела для людей только хорошего, но судьба обошлась с ней жестоко. А дураки, сумасшедшие и палачи, кажется, живут долго и хорошо.
Он приказал, чтобы ему принесли ванну и воду, потом неспешно вымылся и оделся. Для него было важно выглядеть самым лучшим образом, когда он будет отдавать последние почести Кэтрин. Под конец, уже надев шотландскую одежду и броши — знаки своего клана, он немного помедлил. Нужно было произнести последние молитвы — это был венец всей траурной церемонии. Но он не мог больше медлить.
