Гвинет проснулась и заплакала. Ее охватила огромная тоска по собственному малышу — и по утешающим объятиям его отца, мужчины, который не дрогнет и не отступит. Рован никогда не мог бы восстать против королевы, а потом плакать и просить, чтобы ему отсрочили наказание.
Она лежала в этой постели, дрожа и страдая от боли, и чувствовала себя невероятно одинокой. До сих пор она не представляла себе, что такое огромное одиночество возможно.
Мария вырвалась на свободу. Лорд Гордон, прощенный королевой старший сын того лорда Гордона, который воевал против нее, и Джеймс Хепберн, лорд Босуэл, уже призывали на помощь королеве жителей окрестных деревень. Эти двое даже не ложились спать.
Они победили, и она должна была бы благодарить за это судьбу. Они все могли бы погибнуть в бешеной суматохе нападения или быть схвачены и убиты во время побега.
Гвинет сказала себе, что действительно благодарна судьбе. Вот только кроме благодарности она чувствует еще кое-что.
Одиночество.
Босуэл и Хантли с изумительной быстротой исполнили свой долг перед королевой.
За несколько дней они собрали восемь тысяч бойцов. Конечно, увеличить войско королевы помогло и ее собственное обращение, в котором она просила, чтобы жители окрестностей замка Данбар встретили ее в Хеддингтоне, имея при себе запас еды на восемь дней.
В конце марта беременная Мария мчалась на коне во главе своих войск, а рядом с ней был очень несчастный Дарнли. В пути они услышали о том, что предводители мятежа покинули Эдинбург. Узнав, что Дарнли предал их, они бежали, боясь за собственную жизнь.
Мария выполнила то, что обещала, — вступила в Эдинбург победительницей.
Для Гвинет было огромным облегчением, что Марии не пришлось давать сражение. Она была рада и тому, что большинство мятежников бежали, хотя они и заслуживали смертной казни за убийство.
Ей также было приятно, что эти события каким-то образом привели Марию к решению простить своего брата Джеймса, хотя упорно ходили слухи о том, что его подпись стояла под соглашением среди имен заговорщиков.
«Раз Джеймс прощен, — думала Гвинет, — то, разумеется, королева должна простить и Рована».
За все это долгое время она получила от своего любимого мужа всего одно письмо. Теперь она иногда боялась, что не сможет узнать Рована. Но затем ее накрывала волна такой боли, что Гвинет убеждалась: она никогда не забудет Рована, раз любит его так сильно.
Первые дни после возвращения в Эдинбург для спутников королевы были полны и чувств, и действия.
Одним из первых выполненных со страстью дел королевы была забота о том, чтобы Давид Риччо был вырыт из своей недостойной могилы и похоронен как должно по католическому обряду. Затем она занялась аристократами: наградила тех, кто так стойко защищал ее, и наказала тех, кто ее предал. Несколько более низких по званию членов заговора были арестованы и приговорены к смерти.
Кроме того, Мария очень волновалась из-за рождения своего ребенка.
— У меня разрывается сердце оттого, что мой малыш войдет в такой беспокойный мир, — сказала она, ходя по своей комнате.
— Вот почему вы так добры к лорду Дарнли? — шепотом спросила Мери Флеминг. — Для того, чтобы ваш ребенок узнал в этом мире хотя бы немного спокойствия и лада.
— Не может быть и речи о каком-нибудь разладе между нами, пока младенец не появится на свет. Никогда не должно возникать споров о том, что мой сын — законное дитя и наследник престола, — заявила Мария.
Но на ее лице было ясно видно полнейшее отвращение к мужу.
Гвинет хорошо знала свою королеву. Мария будет играть роль хорошей жены, пока не родится наследник. Гвинет понимала огромную любовь королевы к ее еще не родившемуся ребенку и инстинктивное стремление Марии защитить его. И она решила при первой возможности заговорить с королевой о Роване и о своем милом крошке Дэниеле.
Такая возможность представилась через два дня. Мария наконец помирилась с Джеймсом Стюартом, Аргайлом, Хантли и многими другими и чувствовала, что снова управляет своим миром. И когда она, довольная, осмелилась немного побыть одна и села шить один из крошечных нарядов, которые готовила для своего малыша, Гвинет наконец сумела заговорить с ней:
— А что будет с лордом Рованом?
К ее изумлению, королева взглянула на нее зло и пристально:
— При чем тут он?
— Ну, вы снова приблизили к себе лорда Джеймса…
Мария встала:
— Не говори мне об этом человеке. Мои беды и испытания по-настоящему начались с той минуты, как он был освобожден. Я была дурой!
Гвинет беззвучно ахнула и встала, пораженная и сбитая с толку.
— Мария! Как вы можете так обвинять его? Он бежал в Англию. Он…
— Откуда я знаю, правда ли это? Я проявила милосердие и способствовала его побегу, а потом в моей собственной спальне произошло убийство! — Глаза королевы сузились. — Не будь глупой. Я очень много узнала о мужчинах, и однажды я предупреждала тебя: не влюбись в него.
Они были одни, и Гвинет чувствовала в душе такой гнев и такую тяжесть, что осмелилась высказаться откровенно:
— Вы предупредили меня… а потом по уши влюбились в такого человека, как Дарнли.
— Я королева и должна была найти себе подходящего мужа.
— Но он же не был подходящим. Елизавета…
— Елизавета двулична, зла и умеет потворствовать другим, а сама оставаться в тени! Она прислала его сюда. Она хотела, чтобы он сам добился моего расположения. Она рассчитывала, что я выйду за него замуж, а она потом поднимет по этому поводу крик и сможет отказать мне в моем праве на английскую корону.
Гвинет глубоко вздохнула и попыталась осмыслить все это, но королева оборвала разговор. Она явно много узнала о двуличии за время своего царствования. И все же…
— Мария, я его жена.
Королева встала. Ее глаза и лицо выражали ледяной холод.
— Ты не его жена. Ты подданная Шотландии. Моя подданная. А я объявила, что твой брак недействителен. Ты это понимаешь? Ты не замужем за этим предателем. Я позабочусь, чтобы он оставался изгнанником до конца своей жизни. Иначе его голова слетит на плахе!..
— Мария!
— Ты меня поняла?
— Нет, я никогда не пойму вас. У вас нет доказательств, что он участвовал в каком-нибудь предательстве, направленном против вас!
— Дарнли сказал мне, что участвовал.
Гвинет изумленно раскрыла рот.
— Вы верите словам лорда Дарнли?
— Он признался мне в очень многом.
— Он называл имена наугад, чтобы спасти себя. Мария, вы же не лишились ума! Рован всегда презирал Дарнли.
— Это верно, но Генри презирали и другие. Однако они хотели использовать его как подставную фигуру против меня. Они забыли, что, если человеком так легко управлять, им может управлять и их противник.
