И вдруг он замер, как схваченный судорогой, лицо исказилось от боли.
— Что с тобой?!
— Ничего страшного, — улыбнулся Ломенар, снова порываясь поцеловать ее, но его лицо оставалось напряженным и бледным.
— Погоди, — она вывернулась из его объятий. — Дай взглянуть.
— Не на что смотреть, просто ушиб. Эли, я так скучал…
Амдари уже не слушала, потянувшись пальцами к нижней части его груди. На боку, в том месте, куда пришелся удар громилы-охранника, темнел большой кровоподтек.
— Да у тебя два ребра сломаны! Как ты через стену смог перелезть?
— Тогда не сообразил, некогда было думать. Потом полечишь, — в его голосе звучало нетерпение.
— Дай хоть боль сниму.
Ломенар устало вздохнул, но спорить перестал.
Заставить часть тела потерять чувствительность сложнее, чем просто направить жизненную энергию в нужное русло. Пришлось изрядно постараться, прежде чем это наконец удалось, но сращивать кости было бы куда дольше.
— Завтра буду лечить тебя по-настоящему, и не вздум-м-м…
Поцелуй заставил ее замолчать, и теперь Эльдалин подчинилась; сама не в силах сдерживаться, жадно целовала его в ответ. Она чувствовала его сильные пальцы на своей коже, и наслаждение захлестнуло ее с головой. Она закричала, вцепившись пальцами в его спину, они слились в едином ритме. Похоже, он и впрямь думал о ней все это время: Ломенар весь дрожал от нетерпения, он жаждал ее всю, здесь и сейчас, излить всю свою страсть без остатка в одно мгновение, захлебнувшись в ее ответных чувствах. Не было смысла ждать, что он попытается как-то продлить миг наслаждения; впрочем, ее это устраивало, она так же не хотела замедляться. И когда в скором времени Ломенар выгнулся назад, его тихий стон опередил ее разве что на мгновение.
Он не отпустил ее, по-прежнему прижимал к себе, но уже нежнее, гладил по волосам, шептал что-то на ухо. Она не вслушивалась, слова не имели значения; ей хотелось лишь чувствовать его тепло, слышать голос. Вскоре его губы коснулись шеи, она ощутила его дыхание; пальцы скользнули по ее груди, животу, спустились ниже. Эльдалин вдруг поняла, что ее страсть совсем не утихла, подалась ему навстречу, и все повторилось, разве что чуть более размеренно.
Они заснули под утро, и тут же их разбудил настойчивый стук в дверь. Эльдалин казалось, она едва задремала, но бьющий в окно свет сказал ей, что день уже в разгаре.
Интерлюдия. На вершине старой башни
Жители Виарена и окрестностей, если спросить их, вряд ли смогли бы объяснить, откуда к западу от городской стены взялась цепь старинных укреплений; теперь только историки, политики да маги вспомнили бы о построившем их короле Арвейне.
Неприязнь между людьми и Детьми Стихий возникла давно, но окончательная их вражда началась после Второго Буйства Стихий. Дети Стихий сильно уступали людям в численности, но, объединившись, вполне могли бы им противостоять, особенно в свете того, что люди давно уже боялись собственной магии и по-настоящему сильных магов было непросто встретить, тогда как сила иных народов никуда не девалась. Вот только мало кто хотел сражаться с любимым народом самой Создательницы Рэйны. Земли хватало, и Дети Стихий скрылись кто где: на дальних концах материка, отрезанные от людей горными цепями, на островах, добраться к которым мешали коварные рифы и ставшие непредсказуемыми ветра и течения, в глубинах океана или среди действующих вулканов.
Правителей Арденны такое положение дел вполне устраивало, но вот трусливому Арвейну угроза чудилась повсюду. Он повелел возвести стены и башни для защиты столицы и плодородных земель вокруг нее. Польза подобного решения была более чем сомнительна. Вряд ли Дети Стихий стали бы предъявлять свои права на исконные земли людей, к тому же крылатых тейнаров или повелевающих камнем гномов стены и вовсе не смогли бы сдержать. А вот и без того уже не столь богатой казне растраты на подобное строительство грозили едва ли не полным разорением, уж слишком значительную постройку задумал король. К счастью для королевства, его сын не стал терпеть самодурство отца, и, когда попытки образумить его словами потерпели крах, в ход пошел старый добрый яд. Новый король вел заметно более разумную политику, сохранив и приумножив накопленные богатства, а замысел его отца так и остался лишь в виде нескольких недостроенных кусков стены да трех брошенных башен, каждая примерно в дне пути от столицы.
В них не было ничего примечательного, и именно тем они сразу заинтересовали Альмаро, когда он впервые появился в окрестностях Виарена. Особенно та башня, что стояла вдали от крупных трактов. Может, когда-то мимо и шла широкая дорога — для чего-то же решили построить башню именно здесь, — но сейчас осталась лишь тропка, которой редко пользовались.
Именно в этой башне Альмаро собирал будущих ультунцев еще до того, как узнал о подземном городе под Виареном. Но и после того, как они перебрались в Цитадель-под-землей, Магистр любил приходить сюда один, забираясь на вершину. Ему нравилась высота, он привык смотреть на миры со стороны, с большого расстояния. Крошечная башня, конечно, и близко не могла дать подобного ощущения, даже самые высокие горы были на это не способны… но все же здесь ему было чуть уютнее, чем на земле. Сегодня ночью он тоже пришел сюда.
Как же тут все-таки было тесно! Даже здесь, на открытом пространстве, он задыхался. В клетке мира, в клетке собственного-чужого тела. Впрочем, даже это сравнение не отражало его истинных ощущений. Птица в клетке все же по-своему свободна, в определенных пределах она может оставаться собой, даже немного порхать. Он же ощущал себя птицей, которой оторвали крылья и связали ноги. Впрочем, он лишился куда большего: он начал забывать даже собственное имя.
Этрел Эль-Меар — так звали того, кем он был, и он умел не просто летать. Ни в одном языке этого мира не хватит слов, чтобы описать, что он чувствовал, когда был самим собой, на что был способен.
Быть сразу во множестве мест, оставаясь единым целым.
Охватывать собой десяток миров, тут же протягиваясь через пространство к сотне других, не проникая ни в один, но заглядывая во все разом.
Изменять себя, оставаясь тем же.
Даже находясь в одном месте и глядя в одном направлении, менять собственный взгляд, свое восприятие и видеть тысячи различных пейзажей там, где даже Творцы, как они зовут себя, видят лишь пустоту. И пусть они называют ее Пустотой и не считают совсем уж пустой, они все же воспринимают ее как хищное ничто. Иначе зачем давать ей такое имя? Для него же это родной мир — яркий, многогранный, бесконечно разнообразный.
Конечно, порой интересно спуститься в один из созданных Творцами миров, пожить среди Детей Стихий в подобном им теле, понаблюдать за их жизнью вблизи, имея возможность вмешаться. И даже обладая куда меньшими возможностями, чем обычно, оставаться сильнее едва ли не их всех, вместе взятых. Но даже все это лишь для того, чтобы, насладившись подобной прогулкой, вернуться в Плирос, его родную стихию, его мир.
