Ты умеешь гулять вне своего тела и пребывать одновременно в двух местах, напомнил он себе. При этом ты умеешь понимать любой язык, и ты видел «тени», что существуют в мире, невидимые глазами твоего тела. Так почему же какому-то Богу не уметь зажечь пару свечек?
Он пожал плечами и решил: попытка не пытка. Наверняка есть в мире и другие люди со знаниями и способностями, которые казались Кейлу волшебством. Его собственные новые «умения» доказывали, что подобное существует, и это делало возможным все что угодно. Он закрыл глаза.
Дорогой Жу! Если ты существуешь, а я признаю, что ты мог бы,– я искренне верю, что я бессильное, никчемное ничто, созданное силами, которых я не понимаю, ради целей, которых я не знаю. Я отдам тебе все, чем являюсь, если ты просто укажешь мне путь и дашь мне покой.
Кейл прислушался и услышал негромкое потрескивание светильника и, возможно, капанье воды откуда-то из глубины пещеры. Ничего не произошло.
Я верю, что кто-то, какой-то бог, должен был создать этот мир. И если ты просто покажешь мне, что это был ты и каково мое место в нем, я посвящу тебе всю мою жизнь. Даю тебе слово.
Он ждал и чувствовал лишь твердость пола под коленями, маленький камушек, впивающийся в кожу через ткань. Вне всяких сомнений, я просто неполноценен, подумал он, веря в это.
Сперва он был отвергнут собственной родней, отправлен на другой конец мира. Теперь он сидит здесь, торчит в чужой пещере, так далеко от той жизни, которую, как он думал, будет вести. Он подвел своего брата, подвел Ютани, подвел Лани, возможно, даже подвел своих морпехов, которых разделили друг с другом на флоте под началом мужчин, знавших и любивших Квала. Он ни разу не чувствовал, что стоит у руля, как если бы просто скользил по жизни, выбирая наименее ужасные варианты, в окружении людей, идей и событий, которые казались бесцельными и жестокими, неоднозначными и фальшивыми.
Он знал, что молод, и все же ощущал такую усталость – усталость оттого, что его используют и говорят ему, кто он есть и почему это важно, что ему лгут люди, всегда служившие только себе. Все, чего он хотел, всегда хотел, это любить и быть любимым – не на острие копья или на пьедестале пред толпой, а в дружеских объятиях.
Он почувствовал слезы, когда напускная бравада исчезла во тьме. Он позволил всем притязаниям на знание и уверенность развеяться, как рисовой бумаге на ветру. Я не стою у руля, это правда, и, наверное, не стоял никогда.
Он не понимал свою семью, свой народ, мир в целом – даже себя самого. Но не был уверен, что и кто-то другой все это понимает.
«Принять правду», говорите? Правду о том, что я блуждаю во тьме, напуганный и одинокий? Без всякой веры в то, что все имеет значение,– так же, как и все остальные?
Он чувствовал, что это испытание, как и все другие глупые проверки, которым его подвергали, скоро закончится: очередной неуспех на подходе. Но кого именно я подведу, спросил себя он, кому какая разница? И что есть успех?
Он подумал о том, как стоял вне своего тела в храме Бато, пытаясь заставить свои руки воспроизвести символы в монастыре.
«Важно, почему ты это делаешь»,– услышал он голос мастера Ло и снова ощутил истину слов этого подлого старого ублюдка, точно удар колокола.
«Неужели ты одновременно мудрый и жестокий?» – подумал Кейл. Затем сжег эту мысль и сосредоточился на своем дыхании.
Лани, сомнения в самом себе, его отец – все они попадали в огонь и исчезали, пока весь мир не превратился в белый пляж и прилив. Там к братьям Кейла присоединился Андо и теперь улыбался, глядя на волны. Кейл тоже смотрел и держал мальчика за руку, пока тот не уплыл прочь в пепле.
Затем он стоял вне своего тела, и дух понапрасну моргал, такой же слепой во мраке. Он перестал пытаться видеть, вытянув руку и «ощущая» своим духом – каким-то образом воспринимая тепло и влагу, исходящие от его собственного тела, а также от священника и его света, как будто приобрел какое-то новое чувство осязания. За пределами он мог чувствовать даже тепло, исходящее от студентов снаружи, но оно было подобно солнечному свету, сияющему на воде вдалеке – так близко, что можно увидеть и запомнить его на своей коже, но не найти в воспоминании отрады.
Почему? Почему я здесь? Почему я борюсь? Он потряс головой, ощущая себя одиноким лишь из-за того, что спросил, но чувствуя, что как минимум один ответ у него, пожалуй, есть. Почему я хочу зажечь эти богом клятые свечи, Ло? Потому что никто из моих братьев на флоте не умеет читать. Потому что страдают люди, которые этого не заслуживают. Потому что другие, которые заслуживают, не страдают. Потому что, может быть, если мы с этим странным Богом сумеем просто зажечь эти дурацкие гребаные свечи, то вдруг нам удастся изменить и те другие вещи тоже?
Частички тепла придвинулись ближе, а возможно, видоизменился Кейл. Он попытался прикоснуться к этому теплу и подержать в руках – не чтобы поглотить, не чтобы уничтожить, ибо каким-то образом чувствовал, что любая вещь в состоянии лишь изменяться и преобразовываться. Ухватившись за это тепло, он почувствовал, как жар высасывается из его тела, затем из священника. Фонарь погас, как будто настежь распахнулась дверь, и каждая свеча со слышимым «вжух» зажглась.
39
Расскажи мне в точности, как все было.
Великая Священница Нуо вздрогнула от интонации Экзарха. Даже в лучшие времена Священный Зал Собраний ощущался маленьким и душным, но скверное настроение мужчины и жаркий летний воздух заставили ее вспотеть от макушки до бедер.
–Я не совсем уверен, Ваша Милость,– сказал Чунь, священник, ответственный за проведение испытаний.
–Ну, тогда расскажи мне, что ты знаешь.
Мастер-Распорядитель кивнул, совершенно невозмутимый, несмотря на впивающиеся в него взгляды.
–Мой заместитель объяснил ритуал… Гостю Императора… и продолжил, как обычно…
–И тот не имел никаких других контактов, кроме студентов и назначенных тобой священников?
–Да, Ваша Милость, как вы знаете, подобное строго контролируется.– Чунь кивнул и воспринял молчание как сигнал к продолжению:– Через несколько минут мой заместитель почувствовал «холодок», похожий на порыв ветра. Его лампа замерцала и погасла, а когда он снова посмотрел на подношение, все свечи горели.
Некоторые из Помазанников забормотали и заерзали на своих сиденьях с толстыми подушками.
–Что ж, в таком случае остаются лишь два варианта,– промолвил Экзарх, человек, «самый близкий к Богу» во всем мире.– Либо мальчик совершил чудо, не будучи избранным…– то, как он это сказал, ясно отражало, насколько вероятным он считал подобное,– либо кто-то вмешался в испытание.
Бормотание перешло в неучтивую болтовню, и лицо Распорядителя вспыхнуло багровым оттенком. Скорее от гнева, чем от стыда, подумала Нуо.
