Она вошла под низкую арку башни – сооруженную старанием защитников так, чтобы пришелец наклонился и, видимо, лишился головы. Она взобралась по вырезанным спиралью, обтесанным дождями ступеням наверх башни, стараясь не запнуться о булыжники или о подол своего платья, и, тяжело дыша, опустилась на холодный каменный пол у окна. Она ждала у прогнивших перил и давно не зажженного сигнала тревоги, пила воду и жевала хлеб, выталкивая нетерпение из своего тела, будто выжимая мокрую тряпку. Опустилась ночь, а Дала не смыкала глаз.
Город жил своей жизнью; торговцы закрывали свои лавки, улицы пустели. Зловещий покой воцарился в сумерках – промежутке времени, когда окончилась дневная суета, но создания тьмы еще спали. А затем пришли «ночные люди».
Как всегда, худые и выпачканные в навозе. Притащив связки хороших железных орудий на сильных плечах, они на протяжении часов гнули спины, копая и ворочая отходы при свете факелов, и наполняли тележки дерьмом со скоростью, способной посрамить работу Далы на подворье.
Она размяла ноющие руки и шею и посмотрела на свои колени, покрытые струпьями от мытья полов. Она испытывала нечто вроде гордости, зарабатывая будущие шрамы, но теперь, наблюдая за этими мужчинами во тьме – а до этого за шахтерами, кузнецами и всеми работягами, которые двигали мир,– теперь она испытывала только стыд. Женщины управляли Аскомом при помощи слов. Это правильно и хорошо, и по этой причине они были избраны Богом. Но мужчины, подобные этим, несли Аском на своих спинах. За это, подумала Дала, их презирают, когда следовало бы восхвалять.
«Ночные люди» работали при свете факелов, пели соловьи, квакали лягушки и стрекотали сверчки, а Дала отгоняла страх. Ее план состоял в том, чтобы следовать за их светом, когда они уйдут обратно, пить и тусоваться со своими братьями в той жалкой дыре, которую себе избрали. Но она не могла быть уверена, что они так и поступят. Возможно, она проведет без сна целую ночь и встретит рассвет ни с чем. Или, подумала она, все может быть хуже. Все может быть намного, намного хуже.
Она подумала об избитом капитане и попыталась отогнать эту мысль. Она женщина, воспитанница Гальдры – прикасаться к ней незаконно, кощунственно и смертельно для всякого мужчины. Но правда, которую она не могла отрицать, заключалась в том, что ее не хватятся и не будут искать. Если она пропадет в здешнем навозе или вернется на подворье избитой и использованной, как Зиса с вершины Горы, остальным будет плевать. Джучи за нее не вступится, и капитан тоже.
Это была ее последняя мысль, прежде чем факелы, горевшие у мусорной канавы, сдвинулись с места. Где-то за час до рассвета мужчины закончили работу и, собравшись, двинулись по улицам. Дала следила за ними c учащенно забившимся сердцем.
С башни она наблюдала за несущими факелы мужчинами – будто огненный змей полз по извилистым гравийным улицам – и осмелилась испытать надежду. Дала плохо знала город, но прикинула, что мужчины вроде этих должны жить недалеко от места, где трудились. Им не были рады в порядочных мастерских или залах, так что они ютились в маленьких и замкнутых мирках. Как воины, подумала она, которые вместе едят, спят и дышат одной и той же мерзостью.
Через несколько минут факелоносцы остановились и сгруппировались, и хотя Дала не могла разглядеть впотьмах точный участок, она подумала, что сможет его найти.
–Хвала ее имени,– прошептала она и запечатлела это место в своем разуме, благодаря Божество за то, что все еще присматривает за ней. Она спустилась с башни, держась одной рукой за грубую кладку, чтобы не упасть внутри неосвещенных каменных стен.
Через пару часов, подумала она, я обрету новых союзников. Клянусь.
Несмотря на все свои речи и планы, она отчаянно нуждалась в союзниках, это правда. Но если бы она только могла подчинить этих людей Божьей цели – если бы могла столкнуть хоть один камень, то, возможно, сумела бы вызвать лавину. А если она сумеет это, тогда наверняка получится устрашить вождей, а следовательно, и сестер, и, возможно, со временем – устрашить и заставить умолкнуть еретиков, досаждающих единственному источнику закона и справедливости в мире, и отплатить Богине за ее жизнь и благосклонность.
Либо она может проиграть: здесь, сейчас и абсолютно. Пострадать, как страдали немногие женщины под Богом с мужчинами, никогда не имевшими женщин,– а позже вскормить пшеничные поля своим трупом.
Но я не проиграю.
* * *
Улицы были пусты. Когда взойдет солнце, жизнь и суета воспрянут вместе с ним, но в самой темной яме ночи Дала томилась одна. Она прижимала к себе тяжелый мешок и молилась, чтобы этого хватило, оглядываясь на свою дозорную башню и пытаясь оценить расстояние при лунном свете. Но с земли все выглядело по-другому.
Раньше местность казалась такой очевидной. Всего пара круглых кварталов и стен между ней и ее целью; горстка одиноких лачуг в роли ориентиров, наверно для хранения глины или дерева. Но с улицы все это казалось одинаковым. После нескольких минут поисков и переживаний о том, что она пропустит встречу, если задержится, ей пришлось признать: она заблудилась.
Ее плотно сомкнутые зубы ныли, а взгляд метался по странным, незнакомым домам. Всю свою жизнь она жила на фермах или в мелких городках – местах, где люди красили свои двери и крыши, чтобы их можно было найти глубокой зимой. Но тут, на Севере, все было неокрашенным, в одинаковых тускло-коричневых и серых тонах – постройки из голого камня или дерева, точно такие же, как эти десять, сгрудившиеся вместе в однородных круглых блоках.
Все кольца домов имели «углы»– незаполненные пространства между круглыми рядами зданий, почему-то казавшиеся безопаснее улиц, и Дала пробиралась сквозь них в темноте. Споткнувшись, она упала в мокрую, вонючую слякоть, в ноздри ударил запах мертвечины и пыли. Дала с отвращением отпрянула, уговаривая себя, что это просто дохлый бездомный пес, и быстро вышла на извилистые и менее грязные улицы.
Не помогло. Даже мысль о том, что в этой тьме можно найти искомое, теперь казалась глупой, и жар прилил к лицу Далы, когда она остановилась, борясь с паникой.
Она закрыла глаза и попыталась представить себе точную картину движущихся факелов, немного успокоившись. Она знала, что маршрут лежал к Северо-Востоку от башни, но как далеко?
Три кольца домов, решила она, но не больше пяти.
Числа успокоили ее – нечто осязаемое, что можно измерить и с чего начать. Она сделала несколько ровных вдохов и переместила лямки мешка на менее натертые участки плеч, зная, что потная кожа вскоре покроется волдырями.
Пока Дала стояла неподвижно, планируя свой путь, раздался звук.
Это был смех?
Она попыталась заглушить свой скачущий пульс, напрягая слух. Это могли быть «ночные люди» или бездомный псих, гогочущий в переулке… И вот, опять.
Не время для страха или нерешимости. Выбирай и двигайся.
Она побежала на звук. Ее шаги гремели в ушах, камушки хрустели под ногами, и смех стал отчетливее – теперь смешанный с голосами и скрежетом дерева о дерево.
