Дала провела пальцем по его щеке, зная, что он увидит любовь, которую она к нему питает.
–Собери нескольких мужчин.– Она встретилась с ним взглядом.– Только храбрейших – самых верных.– И в этот миг она испытала трепет страха или, может, предвкушения: все ее труды и усилия стремительно близились к завершению.
Ее воин кивнул, но промолчал, гордо выпрямив спину – живой образ героя из легенд.
–И, Бирмун,– сказала она,– захватите ваши маски.
17
423 год Г. Э.
Эгиль, сын Хиллеви, проснулся в похмелье и одиночестве. Он смутно вспомнил, как пел и играл, а мужчины, с которыми он путешествовал, наливали ему вино и подбрасывали дрова в костер. Теперь он встал осторожно, как свойственно часто пьющим людям, следя за положением своих нутра и глаз и стараясь дышать ровно. Похоже, он продрых допоздна. Когда рассвело, его спутники – шайка бродячих батраков – протрезвели и разошлись дальше, на поиски работы в зажиточных северных землях.
–Дерьмо,– сказал он, вообще-то лишь слегка обеспокоенный, безуспешно пробуя вспомнить, на какой он стороне Спирали. Так или иначе, он побредет к Северу, пока не наткнется на камни и щебень, а затем вдоль них, пока не наткнется на город. Скальда привечают где угодно.
Он сощурил воспаленные глаза и собрал свои пожитки, усмехнувшись, когда осознал, что спутники даже не ограбили его. Кожаные сумки остались нетронутыми, а лук и лира – там, где он их положил, так что Эгиль присвистнул и приготовился идти, позволив тихим вопросам простонародья, вроде «где» и «почему», исчезнуть как обычно.
Затем он посмотрел вверх. Небо вихрилось бело-серыми облаками, поглотившими каждую частичку голубого цвета и полностью закрывшими солнце. Эгиль моргнул и снова взглянул на глушь вокруг, безуспешно пытаясь придумать иной способ определения Севера. Оглядел стоянку – не подстегнет ли какой ориентир его память. Поискал глазами следы бывших спутников, но увидел лишь куцую траву и камень, да и все равно не знал, ушли ли они строго на Север.
–Дерьмо,– повторил он, в этот раз чуть громче и с чуточку большей тревогой.
Он решил, что мог бы подождать, пока небо не прояснится, но в такую погоду черт его знает, когда это будет. К тому же винный бурдюк он осушил полностью, а мех с водой – почти; унего много твердых галет, но ему нужен городок или подворье с колодцем, иначе он умрет от жажды.
Эх, делать нечего. Не стоит беспокойства.
Он пожал плечами, выбрал то же направление, куда дул прохладный ветер, и пошел.
Уже стояла осень, и Эгилю казалось, что лето издохло вскоре после зарождения. Промозглая темнота наступала часами раньше, чем даже месяц назад, а холод на Юге и в Поясе был чудовищной тварью, созданной изо льда, снега и ветра, и ни один здравомыслящий муж не бросал ей вызов.
Даже звери дикой природы либо зарывались под теплый слой почвы, либо убегали, либо – при наличии крыльев – улетали прочь, и годовой цикл Эгиля выглядел почти так же. Он обходил страну пепла по мере смены сезонов, прячась в северной норе из меха, вина и, если повезет, мяса до самой оттепели. Он закутывался в добротные соболя и кожу, шерсть и сукно, от плаща до сапог,– и все же ненавидел холод.
На ходу Эгиль насвистывал и даже пел, если хотелось. Тонкий вой ветерка, стрекотание сверчков, одинокие крики койотов – для него это все звучало как музыка, и он мог удерживать мелодию в своем уме годами, если облекал ее в слова или перебирал пальцами по струнам.
Но сейчас на это нет времени. Скоро я найду сельские угодья, если только не повернул на Юг.
Будь это чертов Юг, тут попадались бы деревья или же пустынные скалистые холмы в еще большем количестве, пригодные лишь овцам, козам или беззубым деревенщинам, которые их никогда не покидали.
Скальд нахмурился при этой мысли и отчитал себя. Юг был не так уж плох. Тамошние бабы могли глазами дать понять мужику, что хотят его, а их сожители меж тем бродили в пустошах дни, а то и недели кряду. Иные, несомненно, растили детей Эгиля.
Однако сейчас подобные воспоминания были бесполезны. Выбросив из головы всё, кроме песни, он переставлял ноги, все утро шагая вверх и вниз по доброй сотне поросших травой холмов; каждый новый горизонт приносил искру надежды, вскоре угасавшую. Ни разу Эгиль не увидел дороги.
Когда око Волуса в небе отвернулось и начало свой ненавистный спуск, он понял: другие люди могли бы усомниться в себе – могли повернуть обратно, изменить направление или занервничать. Эгиль только глотал остатки воды и не сбавлял темпа. К вечеру его ноги и ступни болели, спину ломило от веса поклажи, но с каждого нового холма он спускался с удвоенной энергией. Еще один холм, говорил он себе, только еще один холм, и я на месте.
–Дерьмо.– Выругавшись, он остановился на верхушке очередного холма, впервые увидев лес вдалеке. Деревья означали, что он пришел на Юг или, если ему подфартило, на Запад,– и ежели верно последнее, то за лесом или вокруг него лежат приличные угодья, а дальше море, и перед этим он вполне может найти кого-нибудь с колодцем и, вероятно, не умрет от жажды. Но если я забрел на Юг…
Он продолжил идти, забирая слегка вбок по направлению к темнеющему участку, который, как надеялся Эгиль, знаменовал начало мрачных дебрей впереди. Одним богам весть, какие звери прячутся в такой дикой чащобе, так далеко от цивилизации. Но, вне всяких сомнений, она прятала изгоев и бандитов, гнилых людей с гнилыми душами, шныряющих в любом уголке мира.
Когда он пересекал ровный участок между холмами и чащей, пошел легкий снег. В угасающем желтом свете каждая снежинка будто сверкала, и несколько из них растаяли на одежде и коже скальда, неся ему приятную прохладу после длительной ходьбы. Он, разумеется, знал: если скоро снегопад не прекратится – и не получится найти или соорудить себе укрытие,– он промокнет настолько, что ему станет паршиво. Но, как и большинство вещей, это его не заботило.
Эгиль открыл рот и поймал языком пушистые комочки. Он наблюдал расцветающую красоту высоких зеленых елей по мере их приближения и туманную дымку ледяных облаков. Хотя он, почитай, заблудился, а погода, если уж на то пошло, стала еще более скверной, мужчина улыбнулся.
–Все будет хорошо,– сказал он и искренне поверил. Ведь так было всегда. Любая ставка, которую Эгиль когда-либо проигрывал, давала новую возможность – каждый риск открывал новые пути, и не в пример другим людям Эгиль имел отвагу этим пользоваться. И теперь он, как всегда, бесстрашно двинулся вперед.
Эгиль насвистывал, когда вдруг услышал волчий вой. Словно горн, подумал он и замурлыкал сопроводительный мотивчик, лениво размышляя, можно ли научить собак «подыгрывать» для публики. Поболтаю с первым псарем, какого найду, подумал он. Эгиль всегда воображал, как путешествует с собаками. Но это имело свойство делать людей менее гостеприимными. И в любом случае он ни разу не предпринимал такой попытки.
Он огляделся и не увидел ничего, кроме травы, хотя казалось, вой раздался поблизости. Лес вдалеке стал достаточно четким, дабы различать отдельные деревья, хотя ум Эгиля в основном заботило то, что он обнаружит, когда их обогнет,– надеясь, что на опушке не будет замечен теми негодяями, которые рыщут внутри.
