Рока подумал обо всех травах, которые мог бы незаметно использовать для отравления, или как легко мог бы пересечь расстояние и убить скальда, пока тот пьет,– и ощутил только презрение.
Какое-то время они молчали. Эгиль пил воду, а Рока зачерпывал и ел мальчишечье мясо.
–У меня есть пища,– сказал скальд, хорошо владея своим голосом.– Тебе не обязательно есть это.
Рока уловил смысл. Он уловил отвращение – как будто на поедание мальчика его толкнули какие-то ужасные лишения, или же это означало нечто большее, чем на самом деле. Он проглотил еще кусочек – вероятно, часть мышцы с тонким слоем жира.
–Мясо есть мясо,– сказал он,– многие звери едят своих сородичей. И если я не съем это сейчас, то, значит, я зря убил того мальчика, да?
Скальд выглядел скверно, но овладел собой.
–Кто была твоя мать? Как ты дошел до… такого?
От ужаса к любопытству в мгновение ока, подумал Рока и задался вопросом, не присуще ли это исключительно мужчинам. Казалось, нет ровным счетом никакой причины отвечать, и все же он снова ощутил странную потребность.
–Моя мать была из Вишан,– сказал он, затем отхлебнул еще ложку.
Глаза Эгиля буквально вылезли из орбит. Такое внимание не пришлось Роке по нраву, и он помешал в котелке, снимая немного мяса с кости и прочищая горло. Как часто бывало, образ матери, умирающей в степях, явился непрошеным, и Рока попытался заменить его утренним солнцем в ее золотых волосах, но сочетание того и другого казалось гротескным.
–Она Избрала мужчину без благословения жриц,– сказал он, надеясь, что слова прогонят образы.– Их союз терпели до рождения их безобразного сына-одиночки, а затем они бежали на Юг в маленькую деревеньку. Они оставались любовниками, а однажды пришли жрицы и убили его. Моя мать заболела и умерла, ну а меня объявили вне закона.
Он поискал еще слова, но обнаружил, что его история закончена, словно являлась простой и легко объяснимой. Казалось странным говорить такие вещи вслух – но еще удивительней, что его история так коротка. Все страдания моего детства можно выразить и запечатлеть в нескольких словах, подумал он. И не будь это так печально и несправедливо, могло бы выглядеть забавным.
Пальцы скальда бесшумно скользили по деревяшке и струнам, и хотя его лицо было все еще бледным, он выглядел погруженным в размышления.
–Итак, в жилах твоей матери текла кровь одного из богов, а ее сын – внезаконник. Это интереснейшая история, брат. Что ты теперь будешь делать? Грабить путников всю оставшуюся жизнь?
Тебе-то какое дело?– подумал Рока, затем последовали «да» и «разве не так делаем все мы?»
–Имлер был твоим отцом, не моим. Перестань звать меня братом.
Эгиль умолк, затем кивнул. Чего Рока не сказал – да и не обязан был говорить кому-либо из людей пепла, увидевшим его лицо,– это что его отцом был Носс.
Скальд пощипал одной рукой туго натянутые волосы на своей полой деревяшке, другой рукой придерживая несколько из них.
–Не возражаешь, если я побуду здесь?
Рока не возражал и подтвердил это, думая: зачем бы иначе я тебя спас? Он продолжал есть, пока Эгиль издавал звуки струнами и мурлыкал себе под нос; затем скальд начал играть и петь, и Рока невольно засмотрелся.
Густой голос мужчины эхом разнесся по скалам, его лицо и осанка преобразились, как будто он обрел какую-то новую силу и храбрость. Вопреки глубине голоса, он умел брать высокие ноты и сделал это, когда запел о прекрасной женщине, любившей храброго мужчину,– о мальчике, ради защиты которого они погибли. Он пел о старых богах и людском безрассудстве, о мудрости матерей и жестокосердии власти. Песня звучала грустно и тягуче.
Рока отвлекся, примостившись на участке зеленого мха и грибов в своей Роще. В истинном мире они росли только в тени на Северной стороне определенных деревьев, но в его Роще произрастали где угодно. Он заставил звуки пения падать с бессолнечного серого неба подобно дождю и звенеть среди камней и дерев, жалея, что истинный мир не похож на созданный им. Вскоре он почувствовал слезы на лице.
Почему в Книге Гальдры нет песен, мама? Неужто музыка – еще одна слабость? Еще одна хрупкая вещь, которую следует прятать подобно всем другим?
Скальд закончил свою песню, хотя она продолжала играть в роще Роки сквозь ветер.
–Ну как тебе такое?– спросил он с лицом, пожалуй, чуть более порозовевшим, чем раньше, но в остальном без выражения.
Тело Роки спокойно ело и не отозвалось, вопреки его слезам в Роще.
–Ты хорошо играешь, Эгиль, сын Хиллеви. Но твоей истории нужна концовка.
Скальд изогнул потрескавшиеся толстые губы:
–Спасибо. Да, верно. И как она должна завершиться?
Роке это казалось очевидным, но он предположил, что не каждый мужчина прочел книгу. Каждая история заканчивалась одинаково. И так настигла смерть такого-то или такую-то, сына или дочь такой-то, и тело возвращено было в пепел.
Мужчины всегда умирали в битве, женщины умирали от старости и всегда в постели. Но только не моя мать, подумал Рока, она умерла молодой и в поле, а ее труп был едой для червей и ворон.
Он почувствовал, как его рука сама собою тянется к карману полушубка, но воздержался трогать локоны внутри.
–Так же, как и все истории,– сказал он, думая сперва о своей матери, затем о ее семье и жрице Кунле, затем о Законовещателе и трусливых присяжных, жестоких мальчишках и всех остальных.– Смертью.
* * *
Исполнив песню, Эгиль попросился переночевать у костра. Рока удивился и, наверное, выказал это вслух, ибо скальд произнес:
–С какой стати мне беспокоиться? Ты уже спас меня.
–Может, я просто спас твое мясо,– ответил Рока с безразличным лицом, но Эгиль улыбнулся и сказал, что пьет столько вина, что стал невкусным, и Рока разрешил ему остаться, для удобства гостя даже засыпав землей разделанный труп.
Они поговорили еще немного, пока темнело, и скальд рассказал ему, где родился и о том, как оставил свою семью, чтобы увидеть мир. Он поведал о своих странствиях по Аскому и о некоторых великих вождях, с которыми встречался. Сам он вопросов больше не задавал, но Рока назвал ему свое имя и немного рассказал о своих недавних годах: освоем путешествии на Север, где теплее, и о бегстве обратно на Юг, прочь от крупных деревень, охотников-изгоев с их собаками, от мужчин без вождей и их многочисленных угроз.
Однако он все еще был утомлен, поэтому держал начеку собственное тело, пока отдыхал у костра в своей Роще. Если ночью Эгиль пошевелится, Рока узнает.
Опасение было излишним – этот мужчина крепко спал, а тело Роки поддерживало их костер холодной ночью. Утром Эгиль проснулся с восходом солнца и напевал, пощипывая свою «лиру», как он ее называл, а Рока свернул стоянку, присыпав костер и отпечатки в земле.
