То бишь всем, подумал Бирмун. Любовью, едой, детьми и жилищами – но открыто, а не тайком, ведь им не пришлось стоять на коленях в грязи и стыде.
Нога Бирмуна впечаталась в грязь, и он затаил дыхание, наблюдая за одной из семей. Он заметил длинные темные волосы матери, перевязанные синей тканью под цвет ее платья. Она подходила по возрасту… Седые тонкие пряди выбивались из ее прически, в одной руке она держала красивую корзину, а другой махала девочкам-служанкам, зовя их присоединиться к семье.
Она взглянула на «ночных людей»– возможно, с любопытством, но не встревоженно,– и Бирмун снова задышал, когда увидел, что это была не она.
Разумеется, это не она, ее дом в милях отсюда и на окраине города. Теперь, спустя годы, она выглядела бы иначе, старше. Не будь таким дураком.
–Что случилось?
Его люди озирались вокруг, положив ладони на свои ножны, и Бирмун понял, что стоит столбом.
–Ничего.– Он мотнул головой и вспомнил о расплате за провал.– Идем дальше.
Бирмун знал, что намеченные цели живут на окраине города, но лишь смутно представлял, где именно, так как не встречался с ними. Дала подробно описала лишь их дом.
«Он старый и богатый,– сказала она,– и возводился годами. Крыша наполовину соломенная, наполовину черепичная, и бесстыжего размера по сравнению с другими в своем кругу. Сзади крашеная древесина в старинном стиле, а фасад такой же невзрачный, как и все это безжизненное место».
Теперь он вздрогнул при этом воспоминании, думая о том, как скверно, что подобный гнев и темный умысел исходят от красотки вроде Далы. Он знать не знал, для чего ей эти люди, которых она и не видела-то ни разу, но у нее были их имена и примерный возраст. Бирмун надеялся, этого хватит.
Затяжной свет исходил теперь в основном от парящих голубых потоков, что растянулись по небу и колыхались, будто ленты в ручьях. Солнце опустилось и слилось с ними, добавляя желтых и красных оттенков, пока весь мир не засиял зеленым.
Люди Бирмуна глазели и бормотали о богах и судьбе, а он в раздражении гадал, что они думают обо всех цветных ночах, которые видели в детстве, когда не происходило ничего драматичного. Сам он знал только, что тьма была щитом, который делал его людей храбрее, а свет был помехой.
Собравшиеся на улицах тоже смотрели в небеса. Это, по крайней мере, малость успокоило Бирмуна. Отвлечение, предположил он, может сработать не хуже темноты.
Отбросив тревогу, Бирмун прибавил шаг. Он проходил по узким улочкам, соединяющим один круг с другим, не обращая внимания на бродячих собак и детей, притаившихся в закоулках под настилами из досок. Безразличные к чудесам наверху, подумал он, совсем как я.
Казалось, мужчины шагали весь вечер. Бирмун наверняка бывал здесь или поблизости ребенком, но воспоминания были смутными, а город явно вырос и изменился со времен его детства. Мужчины брели до тех пор, пока Бирмун не испугался, что они прошли мимо и, возможно, каким-то макаром свернули к полуострову, но тут длинные амбары закончились и круги уступили место полям.
Здесь обитали владельцы лошадей и земель вместе с богатейшими матронами – женщинами вроде матери и теток Бирмуна; женщинами, которые соперничали за власть так же, как вожди, и вели собственные игры.
Наконец он обнаружил цель, в точности подходящую под описание Далы. На самом деле это больше походило на пять соединенных домов – стены снесли или прорубили и возвели новые опоры, пока добрая четверть круга не стала единым целым. Дала не ошиблась, подумал он, это бесстыже.
Он жестом подозвал своих людей, и его сердце забилось быстрее. Впереди стояли двое охранников, и хотя они выглядели отвлеченными зрелищем наверху, они были воинами: снастоящими мечами, кольчугами, что прикрывали их от шеи до бедер; уних имелись кожаные поножи, а на спинах висели круглые щиты с железными умбонами.
Теперь все люди Бирмуна являлись убийцами – он не опасался за их решимость. Но немногие были настоящими бойцами. Они, безусловно, умели драться и потрошить людей, умели распиливать тела и выкидывать их части в реку или в канаву. Но на открытом пространстве, против обнаженных мечей и зорких глаз? Эти охранники зарежут их.
–Давненько я такое не видывал,– сказал один из них, что был повыше, и тот, что пониже, присвистнул.
Бирмун прошел мимо них, стараясь не выделяться. Горожане верили, что от «ночных людей» воняет дерьмом – что они заметны везде, куда бы ни пошли,– но это было неправдой. Они каждую ночь купались в реке, натирая себя и свой инвентарь лимонной травой, и если уж на то пошло, от них пахло лучше, чем от потных горожан, считавших себя «чистыми». Бирмун повел своих людей по ближайшей улице, затем оглянулся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает, и нырнул в переулок. Вместе они пробрались через тесный палисадник, затем вдоль стен зданий и перелезли через хорошо сложенный, хотя скорее декоративный забор.
Намеченный дом не имел соседей на Северной стороне; окружали его лишь кусты и деревья. Вдоль его края был построен еще один забор высотой в рост мужчины, огибающий скопление деревьев и, вероятно, огород. За ним располагались дорога, частная конюшня, сочные поля, а если пройти достаточно далеко – причалы и море, но Бирмуна не заботили пейзажи. Сюда пропускали путников, хотя и только днем, а остальное не имело значения.
Нам придется перелезть или сломать ворота, решил Бирмун. Они проникнут в дом быстро и тихо, надев маски, разгонят или ранят слуг, если придется, затем схватят тех двоих, что нужны Дале, или кого еще смогут.
По крайней мере, таков был план. Но уже не в первый раз Бирмун задумался о провале. Он мог бы развернуться прямо сейчас, пока не пролилась кровь, и сказать Дале, что семьи тут не было. А вдруг это и правда так? Он мог бы, не убив и не похитив кого-либо, пойти к дозорной башне и сказать Дале, что пытался, но дом был окружен охраной. И тогда вдруг она передумает быть жрицей? Вдруг она бросит все это и станет наконец свободной? Вдруг он, Бирмун, оставит возмездие и ненависть и вместе они переберутся в какой-нибудь далекий городок и начнут новую жизнь?
Он почувствовал, как у него дернулся глаз. То, что он может хотеть таких вещей, как спокойствие и семья, до сих пор его изумляло, но так и было. С той минуты, как на его пороге возникла Дала – красивая и храбрая, в грязи и поту,– и взглянула ему в глаза без осуждения, мир Бирмуна стал меняться. Он заметил то, чего не замечал раньше. Он стал радоваться, что молод и здоров и не заточен в клетку. Начал ощущать вкус еды и тепло солнца на своей коже утром после занятий любовью. Он благоговейно созерцал наготу Далы, прижавшейся к нему во сне, и это заполняло пустоту, которую были бессильны заполнить вино или месть.
Он сжал пальцами свой сакс и стиснул зубы. Какая разница, чего он хочет, ему нельзя подвести ее. Ту, которая полюбила сломленного мужчину без чести и даровала его братьям шанс обрести рай. Как и они, он умрет прямо здесь за нее, если должен.
