Другие мужчины кричали и дрались, но Бирмун это игнорировал. Юноша поймал умирающую девочку одной рукой, но Бирмун удерживал другую и наносил удары ножом, пробивая грудь врага, выдирая железный клинок и тут же вонзая снова. Зарезая паренька, он увидел, что за одеждой и гонором скрывается всего лишь мальчик. Ему не больше четырнадцати.
Когда юноша попытался поднять свой тяжелый меч и не смог, он замер, уставившись на Бирмуна так, будто наблюдал не свою собственную смерть,– и хрюкнул, когда нож пронзил его шею чуть выше ключицы. Бирмун услышал ужас в криках отца, который пытался протиснуться на помощь своему сыну, но ему мешали «ночные люди». Они бились за свои жизни в дверных проемах, кололи и отталкивали всё, что пыталось войти.
Когда мальчик упал, Бирмун увидел сзади еще одного. Ему было лет десять, и он держал мясницкий нож. Бирмун убил и его, ударяя о стену и вонзая нож ему в живот. Затем он протиснулся в комнату с очагом и увидел двух женщин, держащих младенцев-сыновей. Обездвиженные, они взглянули на его лицо, а он взял кочергу из огня и бил их, пока они кричали.
Ему показалось, он услышал: «Помогите нам!»– и ощутил, как его разум обвила огненная змея, разгораясь до самых истоков детства, когда он кричал, пока его отец истекал кровью на улице.
«Никто не придет,– хотелось ему заорать,– никто никогда, никогда не придет!» Но он не мог перестать размахивать длинной зазубренной кочергой, а прерывистое дыхание лишало его слов.
–Бирмун.
Он остановился и, оглянувшись, увидел своих братьев, залитых кровью, смотрящих на него из дверного проема.
–Нам пора идти. Один из стражей удрал.
Он уронил кочергу и развернулся, не глядя на состояние женщин или их младенцев и думая, что должен испытывать страх, и стыд, и ужас, но ничего не чувствуя. Но я не хочу смотреть на них, я не хочу видеть.
–Мы возьмем головы,– сказал он, возвращаясь к трупу мальчика и нагибаясь, чтобы приняться за дело.– Берите отца.– Он скомандовал не глядя, и его братья медленно ушли.
Бирмун слышал, как его люди забирают свои жуткие трофеи. В этом не было ничего нового – они разрезали десятки трупов на куски и раскидали их по канавам и полям, но почему-то при свете это ощущалось иначе. Бирмун только надеялся, что Дала этим удовлетворится.
Он засунул головы в пеньковые мешки для картофеля, затем снова надел маску, высматривая вероятную опасность у черного хода. Ему пришлось перешагнуть через два трупа: тоже мальчики, тоже сыновья-подростки – должно быть, любовались огнями вместе с отцом и вернулись вместе, чтобы умереть от рук «ночных людей». Оба были безоружны.
Но у нас не было выбора. Они увидели нас и дали отпор, и это ради Далы и Богини. У нас не было выбора.
Вместе с братьями он вышел в огород и на кирпичную дорожку, ведущую к открытой изгороди, услышал возгласы людей, заполонивших улицы, затем распахнул переднюю дверь дома мертвеца.
–Сзади! Их трое!
Дорогу на Север преградили мужчины с отменными мечами и луками. Одна стрела просвистела мимо Бирмуна и вонзилась в свежеокрашенный березовый забор.
–Бегите,– прошептал он и бросился к переулкам, зная, что слуги вождя никогда бы даже не ступили в круговой участок – зная, что для таких людей, как Бирмун и его братья, в мире нет ничего безопаснее грязи, темноты и позабытых вещей.
* * *
Дала запаниковала, потеряв нож из виду. Ей удалось схватить демона за руку и выбить его из равновесия, но тот снова оказался на ногах, и они боролись, а затем упали на край площадки.
Все слова и мысли покинули Далу. Осталась лишь холодная твердость камня и железа.
Она упала боком, ударившись бедром, затем плечом, не удержав равновесия с занятыми руками, и существо упало вместе с ней, пыхтя и обдавая ее лицо волнами смрадного дыхания. Его кожа была маслянистой и скользкой на ощупь.
Голова откинулась назад, когда существо дернуло за ее длинные волосы, но Дала не пыталась обороняться.
Боль – ерунда, волосы – ерунда, важен только нож. Она увидела его: тот валялся рядом с ними, оброненный при падении. Она позволила существу ударить ее краем головы о камень, впиваться когтями ей в лицо и тыкать в глаза, пока она отползала – это не имело значения.
Она расставила ноги для опоры и переместила руку, освобождая место для разворота. Существо душило ее, затем выкрутило ее руку и попыталось заломить ей за спину. Дала не противилась. Был только камень и еще несколько дюймов расстояния, которое ей нужно проползти, пока с ее пальцев не прольется смерть,– а затем она вскрикнула от боли и триумфа, когда ее кисть скользнула вдоль пронзенной сорняками плиты и ухватилась за спасительный острый металл.
Существо завопило и швырнуло ее о площадку, вздернув ее руку за спиной с такой силой, что Дала подумала, не сломаны ли кости. Но она пережила своего отца, и голод, и Южные зимы, и волка. Она не собиралась умирать здесь.
Дала развернула нож так, чтобы лезвие смотрело назад, и осязала вес демона у себя на спине и расположение его ног. Она позволила своему зажатому предплечью сместиться еще дальше, и новая вспышка огня пронзила ей все тело, когда изогнулся сустав. А затем она со всей силы ударила демона в бедро.
Нож остановился, и она подумала, что промахнулась и попала в ступени, но существо дернулось и взвыло. Его хватка ослабла, и Дала выгнула спину дугой и боднула головой, как дубинкой, врезавшись во что-то мягкое; от удара у нее помутилось в глазах. Наконец-то высвободив зажатую руку, она сбросила монстра с плеч, крутанулась и нырнула вперед с поднятым ножом, вонзая его в любую осязаемую плоть. Ее зрение пульсировало в такт ударам сердца. Кровь и слезы размывали образ врага. Левая рука повисла на плече, охваченном агонией, и казалась бесполезной, но Дала яростно рубила и колола.
Она увидела глаза чудовища – красные шары, светящиеся в темноте, пойманные и заключенные в слабеющую плоть,– и узрела страх.
–Возвращайся к своему хозяину,– прошипела Дала, чувствуя правосудие единого истинного божества словно гром в своих ушах. Затем, аки Гальдра на склоне горы, она вонзила кинжал демону в брюхо, и, аки Имлер, тот поверженно откинулся на камни. Дала наносила удары снова и снова, пока не прекратился вой.
Она вдохнула свою победу и не ощутила боли, а затем встала и споткнулась. Она чувствовала, как стекает кровь по ее шее и рукам и, смешиваясь с кровью на пальцах и ладонях, капает с ножа и образует лужицу на перепачканном каменном полу. Ее губы и щеки распухли, один глаз был закрыт, но она, как могла, развернулась и посмотрела вниз, на вход в башню.
Табайя наблюдала за ней. Она не пошевелилась. Теперь даже темнота оказалась неспособна замаскировать эти демонские глаза, и Дала поразилась, что не увидела их раньше. Почему-то это стало забавным, и когда раздался смех, она обнаружила, что не может его остановить, хотя рука и ребра ныли от судорог и боль поглотила все, кроме красного света, что мерцал в окне.
