Они думают, это сделали другие девчонки, поняла она. Думают, это часть нашей «иерархии»– меня избили, чтобы держать в узде, когда наступит выпускная церемония.
Она была счастлива позволить им верить.
Резня семейства Табайи погрузила Орхус в грозное молчание. Прежде «ночные люди» отнимали жизни исключительно одиноких мужчин или мальчиков, и только в темноте – это было совсем другое. Дома богатых матрон превратились в круглосуточные крепости. Вожди охраняли свои поселки с людьми, вооруженными будто в военное время; круглые щиты и плотные кольчуги звенели на мрачнолицых патрульных.
Среди девушек ходили разговоры о старой племенной ненависти, даже о войне. Они говорили, что люди обвиняют сельских вождей, недовольных налогами на землю и урожай. Они шептались о восстании Южан, о морских бандах пиратов-душегубов и даже о демонах старого мира. Джучи сказала, что мужчины устраивают поединки и гибнут на улицах за каждую провинность – гибнут из-за различий во мнениях, и внимания женщин, и старых обид. Но никто так и не завел разговор о «ночных людях».
Бирмун рассказал ей о хаосе и крови, в которые вылился план похищения, и о мужчинах, которые погибли за нее. Он поведал об охране, огнях и паническом бегстве, стоившем ему двух братьев. «Они добрались домой, но умерли от ран,– сказал он севшим голосом,– они были молоды и храбры».
Их по частям захоронили в канавах. У них не было ни семей, которые скучали бы по ним, ни вождя, который заметил бы их отсутствие, и потому «ночные люди» избежали подозрений или ущерба. В последующие дни они захоронили прах членов семьи, убитой их братьями, и прах воинов, которые сражались за честь, и все это время они мудро держали рты на замке. Дала убедила Бирмуна, что в содеянном им нет ничего плохого.
«Это было санкционировано Богом,– сказала она.– Эта семья порочна и даже того хуже, и ты сделал то, что должен был. То, о чем я тебя просила».
Он кивнул и промолчал.
С момента ее возвращения на Далу смотрели с выражением, похожим на жалость. Даже Джучи потребовалось два дня, чтобы заговорить с ней после той ночи – она явно боялась худшего.
–Что случилось?– наконец прошептала она, стоя за плечом Далы и глядя на круг подворья в очередном утреннем ливне. Дала задумалась, не прибегнуть ли к обману. Задумалась, что незачем, возможно, тратить влияние, чтобы помочь возвыситься робкой девушке – не ожидая, что в будущем та добьется успеха или принесет реальную пользу. Но затем, улыбнувшись, она подумала о собственной маловероятной истории. Нельзя знать наверняка.
–Дело сделано, Джучи. Мы станем жрицами.
Ее подруга ахнула, всхлипнула и ничего не сказала, лишь в последний момент положила ей на плечо ладонь. Дала накрыла ее своей. Она не задавала вопросов, и только Богу ведомо, что думала Джучи о случившемся – если вообще об этом думала.
–Спасибо тебе,– сказала она, когда сумела, все еще сдавленным голосом. Дала коснулась ее руки и выждала, пока та уйдет. Следующие несколько недель они почти не разговаривали, но Дала позволила ей выполнять работу за двоих, когда закончилась данная воспитателями отсрочка. По ночам, особенно в дождь, ее плечо ломило; половину лица уродовало фиолетовое пятно; кожа на обоих коленях, локтях и предплечьях содралась длинными рваными полосами во время схватки, и Дала промыла их водой и сделала все, чтобы предотвратить гниение. Это заживет, но оставит свои метки, подумала она, еще немного отметин для сельской девицы со шрамом.
Она избегала видеться с Бирмуном. Каждую ночь она лежала без сна в койке и страстно желала услышать его голос и ощутить его прикосновения, зная, что и он жаждет того же. Но сейчас на нее было устремлено слишком много глаз, в том числе на улицах – слишком много недоверия и орудующих законом тиранов, готовых уничтожить нарушителя правил, только бы ослабить напряженность. Воров казнили и бросали в предместьях на поживу диким псам. Слуги вождей ловили бездомных сирот, которых всегда все игнорировали, и до полусмерти избивали их, прежде чем вышвырнуть за город, чтобы они жили вне закона. Дала кипела от этого, но знала, что cделать ничего не может. Она держалась территории подворья, не желая доставлять неприятности охранникам или привлекать внимание к своим приверженцам.
По крайней мере, Табайя играла безупречно. Она носила черную шаль в знак траура по убитым родственникам, с изяществом принимая наигранные соболезнования от однокашниц и учителей. Она осталась на подворье, хотя ей разрешили вернуться домой и скорбеть со своими выжившими сестрами и дальней родней, и Дала полюбопытствовала, не чувствует ли она себя здесь в большей безопасности. Возможно, могущественной «матриархичке» страшно появляться в «своем городе» теперь, когда правила изменились? Эта догадка заставила Далу улыбнуться.
Конечно, девчонке-демону все равно нельзя доверять. Дала могла верить только в Бога и в страх, выросший из ночи ужаса. Она ожидала, что ее враг убедит своих марионеток без громких слов подчиниться, но как именно она сделает это, Дала понятия не имела. И не могла толком знать, возможно ли это и действительно ли Табайя предаст, вплоть до момента, когда это случится. Все, что она могла,– это ждать и испортить веселье им всем, если они лгут.
И вонзить нож в ее черное, скользкое сердце, подумала она с некоторым удовлетворением, но от этого ожидание легче не стало.
Шли дни, и церемония приближалась. Дождь ослабевал, а затем хлестал с новой силой, омывая Орхус, как волны пляж, а Дала использовала те крупицы свободы и энергии, которые имела, совершая долгие прогулки близ подворья. Капитан настоял, чтобы она взяла охрану, но юная женщина с воином была теперь весьма обычным зрелищем, и ей казалось, ее игнорируют, когда она видела простых людей, живущих своей обыденной жизнью. Правда, стало больше мужчин с оружием и меньше бездомных попрошаек, нагло шныряющих по улицам, и еще Дале казалось, будто в воздухе витает страх – чувство ожидания чего-то, с чем никто не мог совладать и к чему невозможно подготовиться.
Но все-таки жизнь продолжалась. Кузнецы ковали железо, строители долбили дерево; торговки по-прежнему сбывали курятину, баранину и конину, а рядом стояли их Избранные или мужчины из низшего сословия – по локти в крови, забрызганные ею, они забивали скот и разделывали мясо.
С некоторым ужасом Дала увидела, что теперь продают и собак, и летучих мышей. Опаленные тушки были зажарены целиком: распахнутые челюсти застыли в беззвучных криках, языки торчали между острых щербатых зубов, словно выхваченных из детского кошмара. Она вгляделась и нашла их вид чудовищным, гадая, случился ли в городе неурожай, или зерно оказалось заложником политических игрищ матрон. Она представить не могла, что будет есть нетопырей, даже умирая с голоду.
Если вы едите чудовищ, подумала она, кем это делает вас?
Во время прогулок она посещала гробницы древних матриархов снаружи Зала Суда – возвышенный холм в центре города, с которого можно было смотреть к Северу, на море, и к Востоку, на огромный, по преимуществу сосновый лес. Это очень красиво, подумала она, но этим видом должны наслаждаться живые, а не мертвые.
