Кем бы ни был этот Букаяг, но определенно не простаком, которым можно манипулировать или помыкать. Он был предводителем свирепых воинов. Он умел читать руны, и все в нем было неприятно обостренным. Он уже был вне закона и был свободен, обладая собственными планами и средствами, в чем бы те ни заключались.
На мгновение Бирмун зарделся, потому что вначале тоже был мало заинтересован помогать Дале. По правде говоря, она соблазнила его. Какое-то время он отрицал это, говоря себе, что все вышло случайно. Но с тех пор он изучил ее разум и увидел, как она манипулирует мужчинами и женщинами в горном селении точно так же, как манипулировала Орденом. И постепенно Бирмун признал правду. Он взглянул на Букаяга.
Станет ли Дала пытаться соблазнить такого мужчину, как этот? Или как минимум попробует заставить шамана поверить, что она не прочь? Бирмун задался вопросом: неужели это возможно? Букаяг такой уродливый, что кажется почти нечеловеком.
И все же… Дала очень убедительная. И если кто и мог принять такого мужчину – изгоя либо еретика, тронутого Носсом и отвергнутого – так это Дала. Бирмун любил ее в том числе и за ее принципы. Но если она возьмет Букаяга в сожители, то заставит Бирмуна позволить это – или убить его. И он, конечно, выберет второе.
Он исподволь повернулся и краем зрения окинул длинные, мощные конечности шамана, думая: А более вероятно, умру я сам.
Тем не менее, он не будет стоять в стороне. Он будет сражаться за Далу и за собственную честь, даже если проиграет.
Букаяг моргнул и воззрился прямо на Бирмуна со своей похабной, понимающей улыбкой, словно учуял подозрения – или каким-то образом сумел прочесть мысли Бирмуна и хотел насладиться осознанием собственного превосходства. Затем он отвел взгляд, и наваждение исчезло.
–Может, песенку, Эгиль, дабы скоротать время?– сказал шаман любезным тоном.– Наш скальд – замечательный певец.
Холеный нарядный калека встрепенулся от дремы на своей лошади. Он достал из седельной сумки лиру, как будто без удовольствия, но мгновенно изменился, как только начал играть.
Бирмун заслушался и, пусть ненадолго, отвлекся от своих мыслей и тревог. Он ненавидел приказы шамана, его советы и его знания, его приводящую в бешенство улыбку. Но вскоре ноги Бирмуна почувствовали себя лучше, пока он вместе с другими шел пешком. Казалось, музыка уняла его беспокойство и напомнила, что нужно дышать прекрасным воздухом долины, пока есть возможность. И постепенно – возможно, с грустью – он был вынужден признать: что бы еще ни было правдой об этом шамане, какой бы ад или бог его ни породили, он часто оказывался прав.
* * *
Им потребовалось целых два дня долгого пути, чтобы добраться до Вархуса. Поначалу Букаяг заставлял Бирмуна чувствовать себя неуютно, а под конец поездки он его прямо-таки пугал.
Прежде всего складывалось впечатление, что шаман почти не устает и не спит. После долгих, изнурительных дней пути даже арбник валился в сон, а Букаяг начинал расчищать место привала и разводить костер, не вымолвив ни слова жалобы или озабоченности по поводу усилий остальных.
С наступлением ночи он собирал хворост. Однажды, когда Бирмун проснулся во тьме, чтобы отлить, он застал шамана за строганием.
Только щепотка лунного света окрашивала мир в бледно-серый, и Бирмун увидел: золотистые глаза Букаяга светятся во мраке, как у зверя.
–Хочешь?– Тот поднял руку в темноте.
Бирмун пробормотал «спасибо» ивзял фигурку, а позже, сидя у огня, рассматривал невероятную детализацию и мастерство исполнения – идеальные тонкие крылья какой-то птицы с огромными глазами и с вырезанными на спине двумя замысловатыми рунами, хотя Бирмун не мог их прочесть.
–Благодарю за подарок,– смущенно повторил он утром.– Он прекрасный. Но что это? И что тут говорится?– Он указал на символы.
Букаяг улыбнулся, и Бирмун подумал: возможно, за острыми зубами и уродством крылось неподдельное удовольствие, хоть и с примесью насмешки.
–Это филин,– сказал тот.– Полагаю, они не водятся у вас на Севере, или в городе. Это искусный, мудрый охотник. Руны гласят «ночной вождь».
Бирмун прочистил горло, но не знал, что еще сказать. Он поднял резную фигурку в знак благодарности, снова лишенный спокойствия странными манерами шамана.
И не только он их замечал.
На второй день, когда Букаяг отошел в поле изучить какое-то растение или Брэй знала что еще, Медэк придвинулся к Бирмуну и зашептал:
–Этот мужик – демон. Он смотреть ночью злые глаза. Я видеть его. Я уходить. Сейчас.
Бирмун оглянулся посмотреть, не следят ли за ними, потому что решил, что это очень плохая идея.
–Ты обещал отвести нас туда и обратно,– прошептал он в ответ, надеясь, что скальд поблизости не услышит их.
–Демон знает путь, я не нужен.
–Мне все равно, я хочу, чтоб нас вел ты.
–Нет. Я уходить. Перед ночью. Я не спать, когда он за мной следит.
–Тебе заплатили, и ты, проклятие…
–Какая-то проблема?
При звуке низкого голоса Букаяга оба замолчали. Бирмун почтительно кивнул.
–Нет, шаман. Мелкое разногласие.
Арбник сверкнул глазами, но придержал язык, и прошла секунда. Однако в течение всего дня натянутость казалась странно осязаемой и вездесущей, как будто шаман обладал какой-то злой аурой, которая окутывала кочевника и сводила его с ума. Вскоре Медэк начал тихо бормотать, стал напряженным и настороженным. Когда, наконец, настала ночь, он выглядел почти обезумевшим, напуганным до ужаса, его глаза обшаривали горизонт, а руки беспокойно елозили по лошади.
–Устроим привал тут,– заявил Букаяг, когда гора возникла в поле зрения. Без промедления и лишних слов он спрыгнул с коня, и арбник прищурился. Бирмун заметил, что его шея блестит от пота.
Бросив на них последний взгляд, разведчик цокнул языком, поджал колени и погнал своего скакуна прочь с поляны.
Бирмун удивленно вскрикнул, но не двинулся с места и вздрогнул, когда рядом с его головой вспыхнул свет. Казалось, будто в воздухе зажегся огонь, и Бирмун, оглянувшись, увидел, что Букаяг шагнул вперед; его плечи были расправлены, а рука объята пламенем.
Словно из небытия, появилось копье. Оно выросло, будто растение, в ладони шамана, возникнув из огня и темноты. Ухнув, шаман метнул его, и оно, стремительно преодолев большое расстояние, со всей силы пронзило спину арбника.
Медэк охнул, взмахнул руками и свалился с лошади, рухнув на землю. Несколько мгновений он стонал и ерзал в грязи, пока его пони мчался дальше, а Бирмун онемело таращился. Когда он наконец пришел в себя, то увидел, что на него смотрит Букаяг.
–Он собирался предать нас обоих, вождь.
Бирмун промолчал, хотя его так и подмывало высказать несогласие. Он подумал, не попытаться ли дать отпор или сбежать, но отверг и то, и другое как глупость.
