От него не ждут, что он попробует это сделать, понял Рока и предположил, что другие люди вряд ли способны запомнить столько движений сразу.
У себя в Роще он имел по десять пальцев на руках и ногах и тренировался на своем учебном поле. Он взял свое тело под контроль, вновь мысленно следя за Тамо. Мертвецы следили за ним и молчали.
Он разрешил Букаягу помочь ему двигаться в этом зале солнца и древних рун. Ощущалось это как-то по-другому, чем метание ножей, лазание по стенам, ковка стали или убийство. Это было проще, более естественно, хоть и слегка нереально.
В этот момент Рока ощутил необычайную близость к брату, словно во многих отношениях они вовсе и не были отдельными людьми. Ощущение весьма напоминало то, которое он испытал во дворце Фарахи, когда впервые взял щит и меч: нечто из ничего, реальность из идеи… Он задумался: вдруг его Роща не такая уж иная и обособленная, как он когда-то верил, а просто еще одна истина, существующая параллельно – как жизнь и смерть, противоположные и сопряженные, не имеющие смысла кроме друг друга?
Несколько мгновений Рока двигался в ритме чинга просто потому, что мог, и потому, что получал удовольствие. И хотя было трудно, для этого не требовалась цель.
Он видел красоту в свете и в напряжении, думая, как невероятно быть здесь, в этом уютном и странном вместилище тайн. Он размышлял о своей судьбе, и о богах, и о сотворении мира. Но возможно, на краткое время это не имело значения. Рока ощущал в чинге своего рода умиротворение, зная, что это чувство исчезнет, а быть может, и не существует вовсе, как не существуют на самом деле радость и, вероятно, любовь – и все же они есть, хотя их нельзя увидеть. Затем он вздохнул и замер, потому что внезапно танец прекратился.
Тамо глазел на него, как мертвецы в его Роще. Лицо монаха вновь стало очень спокойным; он поклонился и жестом велел оставаться на месте. Он вышел из комнаты и через некоторое время вернулся с мастером Ло.
Лицо старика ничего не выражало, как у Эгиля, когда тот хотел обмануть. Мутные стариковские глаза изучали лицо Роки так же, как это делал Тамо.
–Осталось лишь одно испытание, ученик. Ты готов?
Рока был с детства готов ко всему. Он подумал о своей матери, умершей в поле, и о том, как он стоял на камне закона и как ютился под парусиной в открытом море. Он готов был умереть. Он определенно был готов к испытанию какого-то жреца.
–Да,– вздохнул он, глядя на резкий свет опускающегося солнца.
–Запомни эти символы,– сказал старый монах. Затем он объяснил, как их следует изобразить точно наоборот в соответствующей комнате рядом.
Рока кивнул, затем прошел в это новое место. Полы и стены состояли из пустых квадратных блоков – зеркальное отражение зала испытаний. Рока недоуменно подумал, как может любой обычный человек надеяться выполнить такое задание, но решил, что это не суть важно.
Он взял кусок мела и приступил, стараясь лишь контролировать свои дрожащие конечности, пока изрисовывал полы и стены, заполняя пустоту содержанием и пробелы смыслом, а Тамо и Ло следили за ним в тишине.
«Не доводи до конца!»– одернул его голос Эгиля, как в тот раз, когда он впервые нарисовал руну – бедный, наивный глупец, боявшийся бога лжепророчицы. Рока почувствовал, как на глаза навернулась влага.
–Важен… важен мотив.– Ло говорил как будто заученно, его голос дрожал.
Да, подумал Рока, почему, и как, и когда, и где – все это важно.
Бешеное сердцебиение отдавалось в его ушах, и теперь он работал быстрее. Он царапал строчку за строчкой так быстро, что качество ухудшалось, линии получались волнистые и слабые, а его темп все ускорялся. Его руки затряслись, и он начал рисовать эти же символы в своей Роще, выводя их на все новых и новых табличках, с которыми подбегали к нему мертвецы.
Он спешил, потому что – наконец-то – понял. В правильном порядке и с верного направления эти руны образовывали слова.
Казалось, земля ушла у него из-под ног, как будто его захлестнули волны – как будто звездный бог Тэгрин взбаламутил моря своим железным жезлом. Рока обругал себя за глупость и кинулся читать слова и фразы древнего народа, сделанные тысячи лет назад. Он узрел это лишь сейчас.
Закончив, он отступил назад и оглядел красоту зала, простоту испытания. Все осталось прежним, и однако все изменилось – Рока узнал историю своего народа.
Он прочел последние слова островных людей, заключительный эпос народа, который называл себя Ви-ша-н. Символы, написанные Рокой, теперь были зеркальным отражением первых, и этот измененный порядок придал рунам смысл.
По-видимому, слова Аскома на самом деле – древний язык, возможно, утерянный этими «туземцами». Он остался у арктических колонистов – сохранялся, словно во льдах, целую человеческую эпоху.
Читались эти слова, как и в книгах Фарахи, вверх и вниз, а не слева направо, и задом наперед. Но при верном прочтении в них сплеталась история, как в Книге Гальдры.
«Мы – Вишан,– начиналась она.– Мы – божественная кровь, дети богов. Мы – всё, что осталось от уничтоженного народа. Мы, немногие – те, кто переплывают море. Это наша история».
Рока не мог прочесть каждое слово и значение. Некоторые руны он даже никогда раньше не видел, а возможно, они изменились до неузнаваемости. Но понял он достаточно.
Эта история повествовала о народе убиенном и гонимом, разгромленном и растерзанном каким-то иноземным захватчиком. Символы рассказывали о великой войне неба и земли, горьком поражении и финальной попытке пересечь непреодолимое море во имя спасения.
Вишан бежали от страданий и смерти. Это были мужчины и женщины рая, спасавшиеся от узурпаторов, спасавшиеся от мясника. Странника. Просветленного.
Но они выжили.
На сердце у Роки было тяжело, но оно полнилось гордостью. Его предки пали, но им хватило отваги выйти в море, рискнуть всем ради своих детей и потомков. Теперь – возможно, тысячи лет спустя – один из них стоял здесь.
«Помните нас»,– говорили Вишан в своих заключительных словах. Только это: «Помните нас».
Рока поклялся в этом так же, как поклялся когда-то умирающей женщине в промерзлой степи. Он запомнит каждый символ, каждую строчку. Как если бы его заставили это сделать.
И в стране живых, и в стране мертвых он упал на колени, впервые испытав чувство, которое мог бы испытывать верующий – возможно, благоговение перед тем, что он любит, но к чему не может прикоснуться.
Они как будто написали это послание специально для него, как будто неким образом знали и ждали, пока древний народ ваял Року из пепла и глины на протяжении более двух тысяч лет. Это была любовное письмо, безмолвная мольба, последние слова перед самоубийством.
Я запомню, вновь пообещал он, чувствуя себя в ловушке сил, намного его превосходящих, словно рыба, пойманная океанским течением. Он сжал один кулак, а Букаяг – другой, видя, как формируется правосудие на каком-то далеком берегу и наконец выбирается из сурового и бескрайнего моря.
