Когда я вышел в главный зал, сердце продолжало тревожно биться о грудную клетку, а растерянность пульсировала в висках.
Похоже, я был счастлив.
Глупая улыбка не сходила с лица. Я объявил перерыв и вышел закурить, столкнувшись в дверях с парнем, за спиной которого висела гитара.
Меня словно окатило ледяной водой. Только я ступил на уличную лестницу, как тревога пробежалась между лопатками и засела где-то в затылке. Я вдохнул сигаретный дым, но он не унял дрожь. Голова была пуста, и я не понимал происходящего. Что это, паническая атака? Не было повода для переживаний, ни о чем плохом в тот момент я не думал. Но тело кричало мне: «Осторожно! Осторожно!». Меня бросило в пот — корни волос стали влажными. Казалось, горячий летний ветер душит меня, истязает. Хотелось убежать, спрятаться, найти безопасное место, но от страха я туго соображал и не мог сделать даже шага. Ноги приросли к земле.
Парни вышли из кафе, и я услышал через открытую дверь звуки гитары.
—Мы в кофейню, здесь недалеко, ты с нами?— спросили меня.
—Нет, спасибо, идите.
Я придержал дверь, и, когда из кафе вышел последний, тихо прошел внутрь, присев на табуретку в углу, чтобы никому не мешать.
Гитаристу на вид было лет шестнадцать. Он стоял перед сценой, неуверенно держа в руках инструмент, и настраивал струны. Лика стояла рядом, терпеливо ожидая начала, а я подумал, что не смог бы на ее месте выносить людей, которые плохо знают, что делают. Она подсказывала ему какую струну отпустить, какую натянуть, и делала это совершенно открыто и искренне, как настоящий учитель. Я был другой. Терпение и выдержка, которые я тренировал в себе годами, заканчивались ровно тогда, когда выходили за границы меня самого. Все, что касается выработки собственной силы воли,— пожалуйста. Учить кого-то, наставлять его и преодолевать с ним путь с нуля — увольте. И при этом мне было безумно неловко, когда парни пытались научить меня держать в руках дрель, и параллельно не привлекать к этому внимание Плешецкой.
Наконец парень стал играть. Даже не разбираясь в музыке, я сразу уловил фальшивые ноты, а на гитаре их нельзя было не услышать. Тем не менее, Лика его не остановила. Я надеялся, что хотя бы поет он хорошо, но и тут ошибся. Его тихий, неуверенный и слабый голос утопал в звуках гитары.
Не выдержав этого мучения, я громко выдохнул, отчего парень чуть сбился, а Лика обернулась. Я сделал виноватое лицо, безмолвно извиняясь, а она развела жевательные мышцы челюсти в стороны, округлила глаза и сделала такое лицо, будто ее сейчас стошнит. Лика искрилась от еле сдерживаемого смеха, а затем вернула свое внимание на парня, будто ничего не произошло.
Через пять мучительных минут он закончил, и Лика, скрестив руки на груди, сказала мягким и вежливым голосом:
—Сколько ты уже занимаешься гитарой?
—Два месяца.
—Ну, для такого срока очень хорошо, ты же начинал с нуля?— парень кивнул.— В день открытия, к сожалению, я не смогу тебя включить в список выступающих. Ты делаешь большие успехи, и, может быть, если придешь чуть позже, сможешь выступить…
Парень кивал все это время, выражая согласие, хотя было видно, как он расстроился.
—… поэтому, давай, буду ждать тебя в следующий раз, хорошо?
—Ладно, до свидания. Спасибо, что выслушали!
Лика проводила его взглядом, и как только он вышел, обратилась ко мне:
—Безнадежный случай… За два месяца, выучить только три аккорда! Ни слуха, ни голоса… Ему надо много лет потратить на занятия вокалом, чтобы из него слепили что-то более-менее сносное.
Я удивился, как ловко она соврала ему в лицо. Ни одним мускулом не дернула, и даже голос не дрогнул — ее ложь гладко легла в его сознание, как подтаявшее сливочное масло на только что поджаренный кусок хлеба.
Может быть, она все же не так и проста?
Следующие дни были похожи один на другой. Мне еще не приходилось так долго выматывать себя тяжелой работой, но из-за того, что Лика постоянно находилась со мной в одном помещении, приходилось быстро учиться ремонту. Большая часть успеха далась мне благодаря парням. Они ловко исправляли мои косяки, и брали инициативу в разговорах с Плешецкой о ходе дела. Я же все это время боролся с нервами, и они доконали меня до такой степени, что я перестал спать. Если удавалось беспокойно задремать хотя бы на три часа — это уже был огромный успех. В сонном бреду мне мерещился Плешецкий, пересчитывающий мои реберные кости.
Когда я уже не видел выхода из сурового дня сурка, в кафе пришел Терентьев. Он появился громко и неприятно. Вошел, словно в свой собственный дворец, с ходу стал раздавать замечания, но я заметил, что делал он это исключительно из чувства собственной важности. На деле, его не интересовали детали, сделано — и сделано. С Ликой же он общался как с секретаршей, но тем не менее, она сохраняла спокойствие. Видимо, привыкла к такому обращению.
Терентьев разговаривал по телефону, внимательно наблюдая за тем, как мы шкурим неровности шпаклевки на стене.
—Да, я понял. Нет. Они сказали, что перепроверят документы. Конечно, проследят. Я еще раз все посчитаю, не беспокойтесь. Да. Сейчас буду.
Нос его был задран чуть ли не выше глаз. Он ходил по пыльному грязному полу в лакированных туфлях, а голос его отражался эхом, летая из угла в угол. На его фоне я чувствовал себя ничтожеством — в потной футболке, с сальными волосами и покрытым с ног до головы крошками высохшей штукатурки. Казалось, сейчас он заставит меня полировать его дорогущие туфли, а потом уйдет, вытерев об меня ноги.
—Анжелика, мне нужно отлучиться, тут без меня все в порядке?
—Да, езжай!— крикнула она, копаясь где-то за кулисами.
—Сегодня капнет денюжка, я тебе передам за мебель.
—Хорошо!— она выглянула из-за бархатной шторы, утирая со лба проступившие капельки пота: — Надеюсь, все будет нормально…
—Не беспокойся,— Терентьев оголил белоснежные зубы, и пошел к выходу.
—Погоди, я не забрала вещи из твоей машины!— крикнула ему Лика, и побежала вслед.
Она таскала огромные коробки с аппаратурой — штативы, микрофоны, провода — и составляла их на сцене. Краем глаза, я поглядывал на ее голые щиколотки, торчащие из-под голубых джинс, и не понимал, почему это так завораживает. Эти изящные движения, цвет одежды, подчеркивающий тон ее кожи, и сама фигура — все просто идеально. Словно я смотрю на произведение искусства.
Мы закончили готовить очередную стену к покраске и объявили небольшой перекур. Выйдя на улицу, я достал из заднего кармана пачку сигарет и сунул одну в рот, копаясь в шортах в поисках зажигалки. Но она не понадобилась, потому что я услышал знакомые женские голоса, и выронил сигарету. Лика несла последнюю коробку, и уже спускалась по лестнице вниз, как вдруг ее окликнули:
—Лика!? Плешецкая!— кричала Лейла Байрамова.— Привет! Ты что тут делаешь?
