Чья-то холодная рука накрыла мою, и незнакомый голос произнес:
—Тихо-тихо… Шш-шш…
—Леха! Ты очнулся?
Что за дебильный вопрос? Конечно очнулся, или он думает, трупы шевелятся? Озвучить эти мысли мне не удалось.
—Оставлю вас. Не заставляйте его напрягаться,— произнес женский незнакомый голос.
Некоторое время я потратил, чтобы привыкнуть к освещению, а затем увидел-таки встревоженное лицо Макса.
Я выдавил слабую улыбку и сказал:
—Расстроился?
—В смысле?— не понял Макс.
Говорить было тяжело, но я откашлялся и продолжил:
—Расстроился, что я очнулся? Так бы все деньги перешли тебе по наследству,— улыбка стала шире, и я почувствовал, как сильно гудит мое лицо.
—Придурок! Я реально думал, что ты умрешь! Когда я тебя увидел, подумал, что тебе уж точно не выкарабкаться… Слава богу, скорая уже грузила тебя, иначе…
—Я прокатился на скорой? Наверно это было круто, все детство мечтал.
—Тяжелое же у тебя было детство!
В попытке засмеяться, я закашлялся от сдавившей грудь боли.
—Сколько сейчас время? Я что, всю ночь без сознания провалялся?— спросил я. Зрение практически полностью пришло в норму, и я разглядел больничную палату, где стояла еще одна кровать, две тумбочки и шкаф.
—Вообще-то ты тут уже вторые сутки бока отлеживаешь.
—Аа-аа… Так вот почему так сильно болят ребра.
—Ну… в этом уж вряд ли кровать виновата,— Макс нервно улыбнулся, боясь сказать мне, сколько увечий я получил в тот злополучный вечер.— Медсестра сказала, что у тебя, цитирую: «многочисленные синяки, ссадины и царапины, повреждение волосяного покрова, ушибленные раны в области живота и груди, вывих челюсти, а также ожоги первой степени на руках и второй степени на бедрах и коленях». Кажется как-то так.
—Повреждение волосяного покрова? Только не говори, что я лысый. Мне так нравилась моя шевелюра…
—Нет, просто кто-то выдрал тебе пару клочков. Теперь ты с гордостью можешь носить прическу «лужайка».
—Ужасно…
Мы посмеялись, и атмосфера в палате значительно разрядилась. Отталкиваясь от перечисленных повреждений, моя память стала восстанавливать события вразнобой, а я пытался соединить их в хронологическом порядке.
—А что случилось с Мариной?— встревоженно спросил я.
—С ней и с Мишкой все в порядке. Не знаю, что с тобой творил Плешецкий, но его, так называемый, телохранитель сбежал при первом же звонке. Он заманил меня домой, чтобы я не приехал тебе на помощь. Как я понял, Плешецкий хотел с тобой разобраться… И когда тот бугай свалил, я поехал в кафе. Ты помнишь, что произошло? Откуда пожар?
—Да… Кажется, это Плешецкий и поджарил всех. Не уверен. Он ворвался в кабинет и устроил такой цирк. А Терентьев ему помогал какое-то время, а потом тоже свалил. Словом, мы начали драться, и Лика все узнала не от меня… Он вывернул все в свою пользу, и у меня не было возможности ей объяснить… Хотя, знаешь… Наверное, он ничего не вывернул, все было так, как он и сказал. Что я следил, что он должен был мне за это заплатить и прочее.
—И что она сказала?
—Ну… Ничего не сказала, но вряд ли после такого она захочет меня слушать. А потом на нас что-то упало, кажется, это была горящая штора. И я отключился. Лика сильно пострадала?
—Я ее не видел.
—Как? А где она тогда…
—Когда я приехал, на месте уже была скорая, я спросил в какую больницу тебя повезут и поехал сразу туда. На улице была толпа, наверное, она не пострадала, раз ее не привезли сюда же. Потому что Плешецкого тоже забрали.
—Он здесь?
—В реанимации. Я спрашивал, сказали, что состояние тяжелое. Вас вытащили из-под кулис, тебя накрыло только наполовину, а его, вроде как, с головой. Я это все краем уха слышал, когда медсестры и врачи толпились в коридоре, а еще около скорой пожарные объясняли, что произошло.
—Подожди, ты сказал, я здесь вторые сутки… И что… За это время она ни разу не пришла в больницу?
—Может и приходила, но со мной не пересекалась. Меня к тебе только два раза пустили, это второй. Я рад, что ты очнулся!— Он достал откуда-то пакет и сказал: — Я тут кое-что привез. Зарядку, тапочки, одежду, шампунь и мочалку…
—Какая забота. Спасибо.
—Да это Марина. Она хотя и бесилась, что все это, по сути, из-за тебя произошло, но пакет собрала. Надеюсь, ты постираешь мои трусы после себя!
Я состроил саркастическую гримасу, но все же остался благодарен.
На поправку я шел быстро, а чем больше проходило времени, тем чаще я задавался вопросами, на которые ответа не было. Например, что делать с Ликой? Сможет ли она хотя бы перестать злиться на меня? Я не мечтал о прощении. А о том, что мы сможем быть вместе,— и подавно.
В день выписки я решил узнать о состоянии Плешецкого. Относительно него в моей голове была своя колонка вопросов. Но все они отпали в один момент, когда мне сказали, что пациент с таким именем на днях скончался в реанимации. Он получил ожоги третьей и четвертой степени на все тело, боролся за жизнь несколько дней, но в итоге победила смерть. Врачи удивлялись, как он так долго продержался, и Плешецкий посмертно прославился в их больнице как самый крепкий мужчина.
Я считаю, что и такой славы он не был достоин.
Первым делом, выйдя из больницы, я поехал к Лике. Их дом встретил меня пустыми окнами. Некогда кипевшая в нем жизнь закончилась, все дышало запустением. Конечно, как я мог подумать, что она останется здесь. Наверняка поехала жить к матери. Я караулил ее возле подъезда, не зная какая квартира мне нужна, и потратил на это три дня, так и не добившись результата.
Она исчезла.
Сбежала.
Когда ушла она, мне казалось, что внутри меня копошатся белые черви, пожирая прогнившие внутренности и останки сердца. Сейчас же там было пусто. Ничего. Глухая тьма. Словно я перестал существовать.
Словно меня и не было никогда.
Еще неделю мы с Максом ломали голову в поисках Лики, но так ничего и не добились. Я боялся сделать хуже тем, что снова пытаюсь ее выследить. И сдался.
Весь июль я провел у матери за городом. Помогал на огороде, чинил сарай. Она все удивлялась, где я научился держать в руках инструмент. А я так и не решился посветить ее в ужасающую правду моей жизни. Она знала, как я страдал в прошлый раз из-за девушки, и теперь у нее не было сомнений в причине моего разбитого состояния. Но ничего не говорила. Она просто была рядом. Кормила фирменным супом из щавеля, бурчала на то, что я не сторговался на молоко с соседкой, гоняла собирать иван-чай и наставляла следить за температурой в сенках, где он сушился. Ни разу она так и не задала вопроса, который гложил ее поздними вечерами. Я слышал, как она причитала в двенадцатом часу на кухне, заваривала чай и подолгу смотрела в темное окно, за которым было видно только кусты крыжовника.
