«Вы на меня не сердитесь?» — робкое.
Герман поднял брови и хмыкнул. Как бы так помягче сказать?
«Сержусь. Вместо того, чтобы поговорить со мной и решить все вопросы, вы мне положили на стол бумагу об увольнении и трусливо сбежали. Лена, разве так поступают взрослые люди?».
Она молчала долго. Наверное, плакала. Глазки Леночки вечно были на мокром месте.
«Простите».
Ну наконец-то.
«Я даю вам время до 18.00. Если вы успеете приехать и забрать своё заявление, то, уверен, мы сможем с вами решить все рабочие вопросы рабочим порядком».
«Спасибо. Я согласна, чтобы вы удерживали с моей зарплаты. Но совсем бесплатно я не могу работать: у меня мама и собака больная».
«Удерживать было бы неплохо,— подумал Герман.— Да вот только ты раньше протянешь ноги». И напечатал быстро и категорично:
«Покроем за счёт фондов. Этот вопрос мы с вами тоже решим».
Пробежал взглядом ответное спасибо, захлопнул ноут и направился на выход. Теперь бы ещё уладить вопрос с Артёмом и его неожиданно вернувшейся пассией. Вот только как? Непохоже было, что бы Алиса лгала про амнезию. Но что это меняло?
Глава 8
Асоциальный элемент
Осень с трудом досидела до обеденного перерыва, а потом стремительно выбежала из школы, даже не заглянув в гардероб. На улице печалился дождь, но это было неважно.
Одноклассники словно разом поверили в грязную сплетню Камиллы. Парни откровенно терроризировали девочку в личных сообщениях, без намёков, прямо спрашивая о стоимости услуг. Даже абсолютно незнакомые личности присылали отвратительные фото, и Осень едва успевала блокировать сволочей.
Девочка добежала до реки, спустилась вниз, к самой Карповке, и открыла зеркальце.
—Нахрен мне твоя помощь!— зашипела сквозь слёзы.— Всё стало только хуже! Намного-намного хуже! Теперь все считают меня проституткой! Потому что никак иначе я бы эти деньги заработать не смогла.
Эй спрыгнул с чёрного трона, убрал сотовый в карман и заржал.
—Ох, детишки. Ты бы и на трассе не смогла. Честно. Твоя девственность таких денег не стоит, крошка. А часовая оплата шлюх не заоблачна…
—Я сейчас тебя выкину,— звенящим от слов голосом процедила Осень.
—Ладно-ладно,— он протянул руки ладонями вперёд в примиряющем жесте.— И кто у нас такой остроумный?
—Камилла. Эльвира. Лиза… Да все!
—А наш эльф?
—Витэль с Камиллой…
—И что ты сделала или сказала в ответ?
—А что я могла⁈ Я всех послала.
Осень даже уточнила куда. Материться было бомбически приятно.
—М-да,— хмыкнул Эй.— Дай нищенке миллионы, и она всё равно останется нищенкой.
Его презрительная ухмылка больно резанула душу. Осень с силой цапнула себя зубами за губу, пытаясь удержать неудержимые слёзы.
—А что я должна была сделать⁈ — закричала, не заботясь уже о том, что её услышат.
—Ну-у… Утопиться, например? Можно с Дворцового моста. Ради эпичности момента.
Сволочь! Какая же он всё-таки сволочь. Осень размахнулась и швырнула зеркальце в тёмные металлические воды Карповки. Развернулась и, ссутулившись, побрела прочь. Лучше уж совсем никакой помощи, чем вот такая.
Она перешла на другую сторону, миновала решётку Ботанического сада, постояла на Аптекарской набережной, там, где едва не бросилась в воду Большой Невки. Ненависть мутила душу. Слёзы уже высохли, а вот сердце тяжелело, точно превращаясь в камень. Телефон затренькал. Классная. Ну да, конечно: ребёнок ушёл из школы прямо в середине учебного дня, а ей отвечать… Осень с трудом удержалась, чтобы не швырнуть телефон в реку, просто выключила.
Стоп… А ведь в прошлый раз она именно так и сделала: швырнула телефон в воду. А утром нашла его под подушкой. Как так?
—Неважно,— процедила девочка.
Ненависть словно выжигала её насквозь. На сколько там лет тюрьмы её осудят? Двадцать, говорил Эй? Какие мелочи! Ей будет тридцать шесть, когда она выйдет.
Осень прошла по Гренадерскому мосту, остановилась напротив голубого Сампсониевского храма. Сморгнула слёзы. Прочитала надписи на бронзовых досках, прикреплённых к колокольне. Речь Петра Первого перед Полтавой всегда трогала её душу. Может, поехать на войну?
Осень представила себя с красным крестом на повязке. И как она тащит раненного бойца, стонущего в бреду… Проклятый возраст! Ничего нельзя!
Перед храмом сидел какой-то бомж и ел шаверму. Облизывал пальцы и поглядывал на девочку из-под нечёсаных грязно-светлых волос. Осень поёжилась.
—Трус это тот, кто боится и бежит,— вдруг изрёк бездомный,— а кто боится и не бежит, тот ещё не трус.
Осень вспыхнула и зло глянула на него:
—Идите нахрен!
—Я-то пойду,— он пожал плечами в кургузом грязном пуховике,— да вот только и ты пойдёшь со мной.
—Что?
Она попятилась в ужасе.
—Любовь. Она либо есть, либо её нет. Если нет, то и жизнь — пустая, рваная бумажка. Даже если их, этих бумажек, много. Это ничего не изменит.
Бездомный поднялся, вытер руки о штаны и пошёл прочь, подволакивая левую ногу. Затем вдруг обернулся и пристально взглянул на Осень:
—Ты хорошая девочка. Но это временно. Все девочки когда-то были хорошими.
Осень, открыв рот, смотрела вслед странному старику. А затем бросилась за ним.
—Что вы имеете ввиду?
—Нельзя подняться на гору, не поднимаясь вверх. Без борьбы можно только скатиться вниз.
—Как вы?
Он оглянулся. Прищурился.
—Как я,— кивнул.— Хочешь стать такой же? Я могу научить. Это очень просто делается.
—Не хочу,— зло выдохнула Осень.— Я такой никогда не стану!
—Все так думают.
Бомж снова пошёл вперёд.
—Ненавижу!— закричала Осень.— Вы вот говорите: без любви. А меня никто не любит! Никто! Ни мать: я только обуза для неё. Ни сестра, ни… Никто!
—А ты?— уточнил тот.
—Что — я⁈
—Ты кого-нибудь любишь?
—Любила,— буркнула Осень.
И подумала: как же это странно, что она идёт рядом с асоциальным мужиком, да ещё и пытается ему что-то доказать. Бомж покосился на спутницу, ухмыльнулся, обнажив крупные желтоватые зубы.
—Да?
В его голосе прозвучало издевательское сомнение.
—Да идите вы!
—Так я и иду.
Они снова зашагали молча, и Осень снова попыталась понять, зачем идёт рядом со странным сумасшедшим типом.
