Пролог
Бревенчатые стены терема содрогались от гула.
С самого утра в хоромах кмета пыль столбом. Ещё бы! Такое событие — сам князь приехать изволит! Забава смахнула со лба пот и, крепче прижав к себе стопку полотенец, шмыгнула в распахнутые двери.
Надобно в покоях порядок навести, чтобы гостям дорогим спалось сладко.
Покрепче перину взбить, грязь убрать, полы скребком дочиста выдрать… Ох и трудно это! От студёной воды пальцы ломит, под кожу занозы забиваются… Но Забава готова была хоть языком мыть, только бы яства на стол не раскладывать — уж слишком близок пиршественный зал к покоям кмета.
Чтоб его лихо сожрало!
Забава вздрогнула, скорее подошла к разобранной кровати. Нельзя думать! Надо делом заняться!
Перекинув толстые косы за спину, она потянулась к подушкам, но в следующий миг с визгом полетела на кровать. А сверху навалилось грузное тело.
Схватив ее за волосы, нелюдь дёрнул так, что чуть шею не свернул!
—Что ж ты, Забавушка, такая неловкая?— зашипел в ухо, обдавая вонючим дыханием.— Аль нарочно дразнишь, намеки делаешь?
И кмет захохотал, больно стискивая ее бедро.
Забава только губу до крови прикусила. И, зажмурившись, взмолилась всем богам.
День ведь на дворе! Прислуги в тереме полно, воины ходят! Неужто посмеет? Нет, не переживет позора! Не выдержит!
По щекам хлынули горючие слезы. И кусочек хлебца, что она перехватила на кухне, встал под горлом комком тошноты.
Ей сейчас дурно сделается!
—Ай и ладная ты девка, Забавушка,— продолжал шипеть гад, до боли сминая то бока, то грудь.— А уж волосы каковы — чисто золото сверкает-переливается. Богатство!
Да она бы это богатство обрезала да в реку Чудь бросила! Пусть бы разъели их темные воды, ни волосинки не оставили!
А под грубыми пальцами уже трещала ткань платья.
Воздух колом из груди вышибло: ни вскрикнуть, ни слова молвить.
Да и не тронут мольбы Бокшу. Сколько девок уж слезами умылось, а иные вовсе сгинули.
Но только Забава хотела взмолиться мертвой богине, чтобы та вырвала ее душу из тела и навсегда избавила от мучений, как от дверей донеслось тихое покашливание.
—Прощенья просим, благородный кмет… Первые гости уже прибыли.
Бокша забористо ругнулся.
Но все же дал свободу. Только для того, чтобы крепче схватить за косы и развернуть лицом к себе.
—Даже не думай сбежать, девка!— оскалил лошадиные зубы.— А если хоть попытаешься — сестрёнки твои замест старшенькой в постель мою лягут! Поняла?!
И швырнул на пол так, что кости хрустнули.
Сквозь слезы Забава видела, как удаляются от нее расшитые золотом да алыми шнурами сапоги.
Вслед за тяжелой фигурой кмета скрылись и воины.
А она ещё долго не могла подняться, таращась на раскиданные по полу полотенца.
Как сбитые птахи, они растянулись на темных досках, а обережный узор мерещился кровавыми ранами на белоснежных их крыльях.
И она такой же будет… Если выживет.
А сестры ещё маленькие совсем. Оскудел род Дарена-чеканщика. Нет больше защитников — ни братьев, ни отца. Унес родных мор, теперь Забава сама по себе.
Поэтому Бокша силу чувствует. Знает, что за сироту никто не заступится.
Кое-как Забава поднялась на дрожащие ноги. Голова в тумане и перед глазами тоже пелена.
Ее тело двигалось, поправляло разодранное платье, собирало полотенца, взбивало перину… А сама Забава будто рядом ходила да все никак опомниться не могла.
Боги, стыдно-то как! Грязно!
И что ей, горемыке, теперь делать? Хоть в колодец с головой ныряй …
Взгляд упал на распахнутое окно. А за ним, во дворе, темная фигура знахарки.
Прислужниц мертвой богини не жаловали. Им не полагалось ни дома, ни имени. Но Бокша рискнул позвать — вдруг у кого из гостей живот прихватит аль голова заболит.
Не прогонит старуха и ее, Забавы, черную маяту?
Кинув тряпки, она бросилась прочь из покоев. И чуть не сбила одну из девушек
—Смотри, куда несёшься, поганка бледнорылая!— зашипела служка.
Кажется, это была Гарья-кухарка, но Забава глядеть не стала, только быстрее припустила. А вслед ей неслись крики да шуточки стражи. Каждый из мужчин норовил за косу схватить.
—Бабушка, бабушка…— позвала знахарку, едва заметила вдалеке сгорбленную фигуру.
Нет, не услышит!
Но старуха остановилась. Забава мигом оказалась рядом. Хотела жалиться и о помощи просить, а ни слова вымолвить не смогла — в груди сперло.
—Отдышись сперва,— проскрипела старуха.— И покои мне покажи, не забудь… А то ишь, позвали да не встретили.
И, цапнув Забаву под локоток, с неожиданной силой поволокла под своды терема.
—Здесь хоть не болтай, дурища,— бурчала едва слышно.— И у ветра уши есть, а тебе оно надобно?
Забава мотнула головой. Конечно нет!
Но старуха едва ли видела. На одном глазу бельмо, да и второй не сильно лучше. Втолкнув Забаву в первую же попавшуюся коморку, старуха лязгнула засовом и уперла руки в бока:
—Что, не люб красавец? Какова привереда!
И захохотал, как закаркала. А у Забавы слезы из глаз покатились.
—Спаси меня, бабушка,— шепнула, умоляюще складывая руки.— Нет моих сил больше. Умру…
—Умрёшь, а то как же,— согласилась старуха.— Кмет норовистых любит. Их ломать веселей. А вот ежели судьбу свою примешь и брыкаться перестанешь…
—Нет! Ой…
Забава даже рот ладошкой прижала — нельзя кричать.
А белесые глаза знахарки сверкнули в полутьме, будто у кошки.
—Подумай хорошенько. Иной раз лучше окоротить нрав, да принять неизбежное. Иначе хуже станет…
Забава даже руками всплеснула. Куда уж хуже?!
—… а потерпишь, так боги тебе с троицей воздадут,— продолжала старуха.— Ой и хороший жених будет! Ласковый, работящий. Любить тебя будет сладко-сладко…
Искушающий шепот лился в уши медовой патокой. Крепил внутри слабую надежду на то, что все обойдется. Подумаешь, всего-то и нужно что не противиться. Упасть в руки кмета и дать измываться над своим телом, будто она девка продажная. Не морщиться от его вонючего дыхания, не кричать, призывая богов в помощь, не плакать от боли. А наутро, глядишь, он и отпустит. Другую найдет.
Забаву так и перетрясло. Аж тошно сделалось.
