И если бы их ночь прошла как до́лжно, то после всего он бы не вспомнил о светлокосой девушке, она бы так и осталась оной из многих. Но случилось иначе.
—Приведи ко мне трех волхвов,— велел стражнику.— Выбери тех, кто нас встречал, а я пока с Гарнилой потолкую.
Пересвет кивнул и скрылся из виду.
А Властимир отправился дальше. Надо как следует разобраться, что здесь происходит. Без всякой жалости выпытать правду, а если понадобится, то казнить тех, кто поперек княжьего слова пошел. И чтобы разобрать этот змеиный клубок, уйдет не один день.
* * *
Забаве совсем не хотелось просыпаться.
Если бы не нужда до ветру сходить, то и дальше бы лежала, но резь в животе заставила распахнуть глаза. Но едва надумала сесть, как под руку сунулась косматая волчья башка.
—Здравствуй, Серенький,— шепнула Забава и сама испугалась хриплости голоса.
Ссохлось ее горло от плача и криков. Занемело намертво.
Лютоволк тихонько заскулил. Снова подпихнул мордой и навострил уши в сторону накрытого стола. Был там и кувшин с питьем, и лепешки — голод унять. Однако есть не хотелось. Уснуть бы снова… Ничего не помнить и ни о чем не думать.
Только ее возня не осталась незамеченной. Дверь приоткрылась, и послышался голос стражника.
—Доброго дня, Забава. Прислужница сейчас будет.
И ее снова заперли.
Ну и ладно… Подождет немного. Надо бы до этого времени хоть косы переплести, но… не хотелось. Только и заставила себя за ширму сходить, и то лишь из-за боли внизу живота. Даже воспоминания о том, что сдох ненавистный ей кмет, не согревали сердце.
Слишком свежи еще воспоминания о том, через что прошлось пройти бедной девочке. Как ядовитая заноза сидели они под сердцем, бередили тяжкие думы. Ведь не одна она такая. Сколько еще несчастных терпят муку? Да, сейчас Властимир найдет и накажет виноватых. А как же другие? Ведь они есть!
Дверь снова заскрипела, и в горнице тенью возникла чернавка. Та самая, что сказала Забаве о пропаже. И теперь было понятно, кто сгинул.
Едва их взгляды встретились, как из глаз женщины брызнули слезы.
—Моя… моя Росинка. Жива?— всхлипнула, прижимая руки к груди.
И ведь знает же ответ! Но так отчаянно цепляется за надежду… Забава понурила голову. Не могла заставить себя сказать правду, однако прислужница поняла без слов. Как пьяная, дошла до стола и принялась бестолково сгребать чистые миски.
—Сейчас госпожа, я приберу…
А голос как у мертвой. И движения рывками, будто ноги-руки привязаны к ниткам, за которые дергают. Забаву так и перетрясло. Нельзя так! Нужно помочь, суметь объяснить, что душа ее дочери свободна, а виновные понесут наказание.
Но пока она думала, как помочь, прислужница обернулась. И столько много боли было в ее взгляде — аж дурно стало.
—Отпусти меня, госпожа. Молю…— шепнула женщина.
Видно, ей нужно сейчас побыть в одиночестве. И Забава торопливо кивнула.
—Я… от-отпускаю. Будь свободна.
Прислужница побрела к двери, но на пороге снова обернулась.
—Одна доченька у меня была. Самая любимая, ненаглядная… Спасибо, госпожа.
Миски с грохотом посыпались на пол, и женщина упала вслед за ними. С криком Забава бросилась на помощь. Но путь ей загородили стражники и лютоволк.
—Не смотри, дурочка,— ворчал Пересвет, оттесняя ее обратно к постели.— Ничем ты не поможешь…
—Она мертвая?!
Воин ничего не сказал, но в его молчании Забава услышала ответ. В бессилии упала на постель и закрыла лицо ладонями. Рядом вертелся лютоволк, тихонько поскуливал. Жалел… А лучше бы загрыз!
Плечо осторожно тронули.
—Забава,— мягко пророкотал Властимир.— Посмотри на меня…
Но, не дождавшись ответа, сел перед ней и развел ее ладони в стороны. Из-за застилавших взор слез мужское лицо было просто пятном. Забава хотела отвернуться, однако князь не позволил. Аккуратно вытер с ее щек мокрые дорожки.
—…Знаю, тебе жаль ее. И все же подумай вот о чем: теперь мать и дочь в мире, который лучше нашего. Они вместе и никогда не разлучатся.
—Так ли это, князь?— горько возразила Забава,— Или женские души без своей защитницы проживают те страдания, что и в земной жизни?
Дерзкие речи! Властимир мог и плетью за такое наградить. Имел право. Но вместо этого обронил лишь:
—Всегда нужно надеяться на лучшее…
И, вновь огладив по щеке, добавил:
—…А сейчас тебе надо поесть. Даже, если не хочется.
Нутро скрутилось в свинцовый ком, но Забава не стала противиться, когда Властимир подвел ее к столу и усадил, но не на лавку, а к себе на колени. Послушно глотала пищу, принимая ее из мужских рук, и уж готовилась снова бежать за ширму — опустошить желудок,— однако князь остановился прежде, чем ей стало худо.
—Вот умница,— похвалил.
Но не отпустил на волю, а наоборот — прижал крепче и всей пятерней провел по спине.
—…Нам нужно провести здесь еще два дня. Волхвы не слишком разговорчивы, каждое слово клещами вытягивать приходится,— ухмыльнулся зло.— Но ни один из виновных не уйдет от наказания.
—Или их защитит Сварог…
Мужчина напрягся. Забава чуяла его недовольство — не привык князь, чтобы ему перечили. Да еще безродная девка для утех. Однако или Властимир посчитал, что она головой повредилась, или просто не захотел спорить.
—Вот и посмотрим, как оно будет,— ответил уклончиво.— И еще — с этого дня в поселении останутся работать лишь мужчины. А женщинам и детям тут делать нечего.
Ну хоть так…
Сказав это, Властимир поднялся и перенес Забаву на постель. Так легко, как будто пёрышко в его руках лежало. Заботливо поправил подушки, укрыл своей меховой накидкой. Такой теплой, пахнущей ветром и вкусным мужским духом.
—Ежели захочешь погулять — скажи воинам, они проводят. Серый, идем,— позвал лютоволка,— помощь твоя нужна.
И удалился — только тень в дверях мелькнула. А Забава крепче завернулись в мех. Не хотелось ей ни гулять, ни есть. Будто вся тяжесть мира навалилась на плечи, и каждый вдох давался с трудом. Перед глазами так и осталось маячить тонкокостная фигурка женщины, распластавшейся на полу. И никакого облегчения не было на ее осунувшемся лице, а из полуприкрытых глаз, казалось, вот-вот брызнут слезы.
А вот была бы Лада жива… все случилось бы по-другому!
Стоило об этом подумать, как изнутри будто солнышком согрело. Забава затаила дыхание, наслаждаясь драгоценными мгновениями. Но так же быстро тепло ушло, оставив после себя лишь горечь по утраченному. А кроме того — невыносимое желание пережить это снова.
