Трейвис стремительно повернулся к Джону. Ярость Трейвиса была так сильна, что он лишь едва кивнул Кендалл.
— Как вы могли допустить это, лейтенант Мур?
— Грязные дикари похитили мою жену, командир, — процедил Джон сквозь стиснутые зубы. — Нам было приказано прийти и…
— Прийти и разобраться, а не убивать?
Джон помолчал. Кендалл чувствовала, что в нем закипает гнев.
— Ты воюешь по-своему, Трейвис, а я — по-своему. — Глухая неприязнь, возникшая между двумя мужчинами, была почти осязаема — казалось, она вот-вот взорвется, как пороховая бочка. Напряжение настолько сильное, что могло породить молнию. Но Трейвис и Джон молчали. Вокруг них тоже царила мертвая тишина. Ветерок не шевелил листву деревьев; не пели птицы. Притихли даже сверчки.
Но вот раздался низкий, все усиливающийся звук — это гудели мухи, привлеченные запахом крови убитых. То ли этот противный, зловещий звук, то ли вид многочисленных мертвых тел и стоящих среди них солдат отрезвили Трейвиса и Джона, но оба так и не сказали ни слова друг другу, понимая, что здесь не место для выяснения отношений и продолжения соперничества, превратившего друзей в злейших врагов.
Трейвис скользнул взглядом по лицу Кендалл, в его глазах застыла печаль. Он молча просил у нее прощения, и Кендалл поняла, что Трейвис явился сюда только потому, что искренне думал: Кендалл томится в жестоком индейском плену. По глазам Трейвиса было видно, что он понял; она предпочла бы остаться в плену у семинолов, чем жить с Джоном Муром.
Трейвис обернулся к своим людям:
— Идите к лодкам, живо!
Послышалось шарканье множества ног. Кендалл, Джон и Трейвис остались на поляне одни, окруженные мертвецами.
— Вот твоя жена, Джон, — с мягким упреком произнес Трейвис. — Мне кажется, она не очень пострадала.
— В самом деле? — иронически спросил Джон. Он горько рассмеялся. — Может быть, она действительно не пострадала. Может быть, ей было хорошо среди этих краснокожих, как сучке с кобелями.
— Замолчи, Джон! — воскликнул Трейвис. Ему было неловко перед Кендалл за грубость ее мужа.
— Зачем ты защищаешь ее, Трейвис? Ты же не хуже меня знаешь, чего всегда хочет моя женушка. Но может быть, я зря грешу на дикарей? Может быть, ты так сильно стремился сюда только потому, что за моей спиной вас с Кендалл связывало кое-что посильнее дружбы?..
Трейвис застыл на месте как истукан. Лицо его потемнело от гнева, глаза вспыхнули недобрым огнем, руки сжались в кулаки.
— Я не стану отвечать на этот выпад, Джон, потому что я твой друг. Пока. Но как друг могу тебе сказать, что если ты и дальше будешь продолжать в таком же духе, то скоро во всей Вселенной не останется человека, которого ты бы смог назвать другом. Но если ты посмеешь причинить Кендалл…
— Кендалл — моя жена, и я поступлю с ней так, как считаю нужным! — Джоном овладела ярость. — Ты не имеешь никакого права вмешиваться в нашу личную жизнь. И не только ты, но и президент Линкольн, и этот чертов адмирал Фэррагат! — Трейвис вздрогнул, как от удара:
— Когда война кончится, Джон…
— Тебе не кажется, что нам пора уносить отсюда ноги, Трейвис? — холодно осведомился Джон, перебив Диленда. — Мы можем напороться на засаду сильных и злопамятных индейцев, и когда один из них приставит к твоему горлу нож, ты не станешь больше плакать по поводу пущенной сегодня крови. Не забудь, ты привел сюда два взвода и отвечаешь за жизнь своих людей.
Трейвис вполголоса выругался и, резко повернувшись, пошел прочь.
Кендалл стояла неподвижно во время этой перепалки, зажмурив глаза, чтобы не видеть того ужаса, который творился вокруг. Но тщетно: кошмар не проходил. Она попыталась вырваться, но железные пальцы мужа, впившиеся ей в плечо, не расслабились.
— Ну, нет, моя сладкая, — прошипел Джон и схватил Кендалл за шею, едва не задушив. — Нам пора домой, в казарму, там мы на славу отпразднуем благополучное возвращение. То-то будет веселье: еще одна белая женщина спасена любящим мужем из плена дикарей!
Другой рукой он взял Кендалл за горло, слегка сдавив его, затем отпустил, глядя на жену с выражением холодной жестокости. Лицо его превратилось в каменную маску. Не задумываясь о последствиях, Кендалл, смело взглянула в глаза мужу. Джон ничего не сможет ей сделать: никакая боль не сможет заглушить муки совести, которые терзали ее душу.
— Ты не представляешь, любовь моя, каким джентльменом я буду. Я приму тебя в супружеские объятия со всей добротой, невзирая на то, что над тобой надругались индейцы. Но я хочу послушать, как все было. Да-да, я просто сгораю от желания узнать, почему вы так хорошо выглядите, миссис Мур.
Внезапно ею овладело отчаяние. Единственно, о чем она могла сейчас думать, — это о гостеприимстве, которое оказал ей Рыжая Лисица. А теперь он вернется с охоты и увидит, что его жена и сын зверски убиты. И все это из-за нее, Кендалл! Господи, ну почему ее не убили вместе со всеми?
— Джон, — тихо произнесла она. — Я предлагаю тебе убить меня, иначе в один прекрасный день я убью тебя.
Губы Джона сузились в тонкую нить. Он выпустил Кендалл, но только для того, чтобы изо всех сил ударить ее кулаком.
— Понимай теперь вот это, сука!.. — Это было последнее, что слышала Кендалл. Мир погрузился во мрак. Кендалл не почувствовала, как муж взвалил ее на плечо, словно мешок, и потащил к лодке.
* * *
Лежа на спине, Кендалл считала темные отверстия сучков в досках потолка.
Боже, как она хотела уснуть! Она надеялась, что Джон допоздна засидится в кают компании, вернется только ночью и не станет ее трогать, если застанет спящей.
Однако Джон не смог урвать минуту, чтобы еще раз покуражиться над женой. Кендалл не чувствовала, как ее в беспамятстве затащили в гребную лодку, как лодка подошла к шхунам, стоящим в устье реки на якоре. С того момента Джон Мур был постоянно занят, управляя своим судном. Сильный дождь и ветер обрушили на корабли всю свою ярость.
До Ки-Уэста они добирались двое суток, и за все это время Кендалл почти не видела Джона. Ее заперли в маленькую каюту, и рядом находился только молоденький лейтенант, приносивший Кендалл еду и каждый раз справлявшийся о ее самочувствии. Парень, видимо, думал, что женщину спасли от лап диких и свирепых индейцев. Кендалл не стала тратить силы на то, чтобы переубедить конвоира. Она чувствовала себя беспомощной и несчастной, подавленная горем. Засыпая, она снова явственно слышала крики; закрывая глаза, видела перед собой умирающую Аполку. В мучительном, поверхностном сне перед ней представала одна и та же картина: маленький Хаджо бежит к телу матери и умирает у нее на груди;
Господи, как же она благодарна шторму, который немилосердно трепал шхуну! Как она молила Бога, чтобы судно затонуло, расколовшись о предательские флоридские рифы. Она стала невосприимчива к страху, теперь ничего на свете не боялась. Ее совершенно не волновало, какую судьбу уготовил ей Джон. Она не станет разуверять его, что отдавалась краснокожим.
