–Нет!
Она ногой отталкивает Ляпу, спрыгивает салтаря, хватает его заруку ибежит квыходу иззала. Онибегут. Вместе. Ляпа, ксчастью, нетормозит, возможно, решает, чтоэто новая игра. Глаза уЛяпы слегка бешеные, ноон бежит, иэто важно. Света торопливо суёт ноги вкроссовки, подхватывает рюкзаки итолкает Ляпу кдвери:
–Скорее!
Вночь, втемноту, пусть голыми– плевать!– лишьбы прочь. Прочь отсюда!
–Зачем?
Он действительно струдом соображает, иначебы незадал столь глупый вопрос.
Ей хочется кричать: «Потому что здесь нельзя оставаться!» Нопережитый ужас подсказывает правильный ответ:
–Хочу трахаться накачелях! Наулице.
Ляпа глуповато смеётся ибежит следом.
–Стой!– Шумахер, докоторого только сейчас доходит, чтопридуманный им план летит кчертям, громко ругается ибросается следом.– Бочка, держиих!
Они теряют время, чтобы натянуть штаны икроссовки, ивыбегают вночь нанесколько минут позже Ляпы иСветы. Вчернильную августовскую ночь. Редкие фонари горят тускло, каксветильники вподвале, почти все окна темны иникого вокруг. Содной стороны хорошо, чтобезсвидетелей, сдругой– ихудивлённые крики илисмех указалибы, куда помчались голые беглецы.
–Нужно их поймать!
–Зачем?– удивляется Бочка.– Мыже договаривались– строго пожеланию!
–Каин сказал, чтовсе новички должны становиться адептами! Никаких осечек!
–Онибудут молчать,– уверяет Бочка, показывая нафотоаппарат.
НоШумахеру плевать:
–Ты– налево, я– направо. Есличто– зови!
Бочка видит, чтодруг напуган, понимает почему, ругается иподчиняется. Иещё он знает, чтоотКаина достанется всем, иругается снова. Бежит вдоль дома, внимательно разглядывая двор, гаражи… Кажется, тень? Илипоказалось? Онимогли спрятаться там? Звать Шумахера рано– онмог ошибиться. Вконце концов, ночью вокруг полно теней. Бочка сворачивает сдорожки, продирается через кусты кгаражам, давным-давно поставленным здесь жильцами окрестных домов, оказывается назамусоренной какими-то железяками поляне, спотыкается, ругается громче… ипропускает удар вчелюсть.
Подкравшийся изтемноты Ляпа бьёт иметко, исильно, Бочка, может, иустоялбы, новновь спотыкается илетит наземлю.
–Чёрт!
–Беги!– кричит Ляпа Свете иустремляется впроход между гаражей.
–Стой!
Разъярённый Бочка мчится следом, догоняет, пытается толкнуть Ляпу вспину, чтобы сбить сног, нотот неожиданно меняет направление, резко останавливается иснова бьёт преследователя кулаком влицо. Апоскольку бежит Бочка быстро, второй удар оказывается много тяжелее первого. Бочка вскрикивает ипадает наземлю. Бормочет что-то, пытаясь справиться сразноцветными кругами перед глазами, трясёт головой, даже смеётся, акогда приходит всебя– видит сидящего накорточках Шумахера.
–Тыкак?
–Он. Меня. Вырубил.– Бочка пытается подняться, ноего ведёт, ион вновь усаживается наземлю. Нокаут.– Надопередохнуть.
–Апобежали они куда?
Бочка долго обдумывает вопрос, после чего спрежней медлительностью сообщает:
–Они. Побежали. Потом.
Имея ввиду– после того, каквырубили его, азначит, онничего невидел.
Шумахер ответ понимает, сплёвывает, встаёт ив бессильной злобе бьёт ногой землю. Голова уБочки кружится непереставая.
Отом, чтоон потерял фотоаппарат, Бочка вспомнил только вполдень– когда проснулся. Ито несразу, потому что голова болела дико.
11лет назад, декабрь
Время…
Оно убивает тело– каждым шагом секундной стрелки, каждой сменой дня иночи, каждой новой весной. Вечны лишь пирамиды– ихвремя боится, авсё остальное однажды обратится впрах. Иникто незнает, когда случится то самое «однажды», когда живое потеряет своё название исвой смысл, обратившись вгорсть гниющей протоплазмы. Обэтом моменте стараются недумать, потому что нет ничего хуже, чемзнать, когда «однажды» наступит. Ноникто онём незабывает.
Отом, чтовремя– убивает.
Безжалостно ихладнокровно.
Ионо лечит– душу, притупляя пережитое, окутывая даже самую острую боль ватным одеялом повседневности. Плотным, тяжёлым одеялом смиллиардами оттенков чувств: отчёрных донежно-бирюзовых, цвета безоблачного неба. Иты теряешься вкалейдоскопе этих ярких лоскутков, вкоротких, быстро меняющихся эмоциях, изкоторых состоит наша жизнь, путаешься вних итак возвращаешься кпривычной жизни. Другим, новозвращаешься.
Время– лечит. Итолько самые сильные чувства способны прорваться сквозь его ватное одеяло инавсегда остаться стобой– дотого самого мгновения, до«однажды». Дотого, каквремя заберёт своё.
Вбольшинстве своём снами навсегда остаются самые радостные, счастливые ивесёлые воспоминания, теэмоции, благодаря которым заспиной вырастали крылья иказалось, чтотебе всё поплечу. Абсолютно всё. И, наверное, такибыло. Незабывается биение сердца, когда вответ напризнание ты слышишь: «Ятебя люблю»… незабывается взгляд, откоторого всё внутри замирает… незабывается прикосновение, почувствовав которое ты понимаешь, чтоживёшь длятого, чтобы любить…
Самые яркие эмоции небывают чёрными.
Недолжны быть чёрными…
Неимеют права быть чёрными…
Ведь это чувства, которые останутся стобой допризыва Последней Трубы…
///
Вквартире было тихо-тихо. Можно былобы сказать: «какна кладбище», ноон поймал себя намысли, чтонехочет так говорить. Неможет так говорить итак думать, несмотря нато, чтоив самом деле оказался накладбище. Иливсклепе. Нет, ещёрано, пока– рано. Онещё вквартире, стены которой слышали смех ивесёлые возгласы, здесь радовались победам идостижениям, пусть маленьким, вроде красного аттестата илипоступления вуниверситет, новажным дляживущих здесь людей достижениям. Вэтих стенах праздновали успехи истроили планы набудущее. Атеперь квартира готовилась стать склепом. Пусть ненадолго, лишь нато время, которое проведёт внём мёртвое тело– формально. Ав действительности– навсегда.
Нато время, пока вэтих стенах будут помнить Рину.
Шторы задёрнуты, полумрак иочень тихо, потому что никого нет. Такзахотела Рина– чтобы он пришёл, когда вквартире никого небудет. Чтобы встретились толькоони. Вдвоём.
Она нехотела прощаться привсех. Дажеесли все тихо сидят накухне впротивоположном конце квартиры иникак немешают. Нехотела. Ивсе сделали так, какона попросила.
Вквартире толькоони.
Он смотрит наеё тонкие руки– ипомнит их совсем другими, неполными, ноналитыми силой; он смотрит напотерявшие округлость плечи– ипомнит их совсем другими, безвыступающих костей; он смотрит нанездоровую кожу– ипомнит её совсем другой, загорелой, шелковистой; он смотрит навпавшие щёки, потерявшие блеск волосы, бледные губы– ипомнит совсем другое. Оннехочет помнить то, чтовидит, нознает, чтоникогда этого незабудет.
