–Потому что в данном случае её невозможно доказать?– криво улыбнулась Старова.
–Потому что я её полностью исключаю,– твёрдо ответил Вербин.– И уж тем более относительно вас. Вы абсолютно правы: четыре месяца – долгий срок.
–Я не опасалась обвинений,– произнесла после короткой паузы Ольга.– Но спасибо, что сказали.
–В чём заключалось ухудшение?
–Видения стали разнообразнее и страшнее. Виктория видела не только себя мёртвой, но наблюдала процесс смерти – и со стороны, и будучи вовлечённой в него. Она, если можно так выразиться, переживала свою смерть во всех деталях. Раз за разом. Не каждую ночь, но часто. И это, как вы понимаете, сильно её угнетало. Почему вы подозреваете преступление?
–Ваши слова скорее подтверждают версию самоубийства.
–С одной стороны – да, с другой – Виктория была бойцом и любила жизнь. Она мучилась, но была полна решимости справиться с видениями.
–Как вы считаете, Виктория рассказывала кому-нибудь о своих проблемах?
–Нет,– коротко и даже резко ответила Старова. Помолчала и решила объясниться:– Как я уже говорила, никто не хочет прослыть сумасшедшим. Но я…
–Вы не можете отвечать за то, что произошло после вашего расставания,– плавно закончил за Старову Вербин.
–Именно так.
–Я об этом помню.– Феликс помолчал.– Кто имеет доступ к вашим записям?
Он думал, что вопрос вызовет возмущение, но Старова осталась спокойна. И холодна.
–Никто.
–Вы уверены?
–Я ничего не храню в цифровом виде,– рассказала Ольга.– С пациентами я использую блокнот.
–Где хранятся записи?
–Здесь, в специальном сейфе. Я никогда не выношу рабочие материалы за пределы кабинета.
–У кого есть доступ к помещению?
–В кабинет… ну, наверное, у уборщицы, у владельцев здания. К сейфу только у меня.
–Можно на него посмотреть?
Вербин не стал говорить, что в кабинете сейфа нет, и Старова поняла намёк:
–У меня есть задняя комната.– Она поднялась с кресла, жестом пригласила Феликса последовать и провела через дверь, которую Вербин видел, но расспрашивать о предназначении не стал.– Вот.
Задняя комната оказалась маленьким, не более восьми метров, помещением, в котором стояла вешалка и хранились всякие хозяйственные мелочи. По сути, комната выполняла роль кладовки, в которой заодно разместили большой, в человеческий рост, сейф.
–Вы купили его сами?
–Да.
–Выглядит надёжным.
–Он такой и есть.– Старова задумчиво посмотрела на сейф.– В современном обществе размылось понятие «репутация», но я своей дорожу, и мои пациенты знают, что я сделаю всё, чтобы сохранить их секреты.
–Вы профессионал,– с уважением произнёс Вербин.
–Спасибо.– Старова бросила взгляд на часы, напоминая, что у неё ещё два приёма.
–Последний вопрос, Ольга, и я вас оставлю.– Феликс умел понимать намёки.– Виктория не жаловалась на какие-то проблемы помимо преследующих её видений?
–Житейские или любовные?
–Любые. Но серьёзные или способные стать серьёзными.
–И которые в итоге могли заставить Вику покончить с собой?
–Или стать поводом для убийства.
Ольга вздрогнула. Вербин не отвёл взгляд, показывая, что ответ для него крайне важен.
–Я… я вас поняла, Феликс,– медленно ответила Старова, глядя Вербину в глаза.– Дайте мне время вернуться к записям… и, если я найду что-то, что может вызвать ваш интерес – обязательно сообщу.
–Спасибо.
Он знал, что она позвонит.
Выйдя на улицу, Феликс достал из кармана телефон, отключил авиарежим и посмотрел на экран: два пропущенных вызова, не важных, могут подождать, и куча сообщений в мессенджерах. От Марты ничего – ни звонков, ни сообщений.
«У неё плотное расписание».
«У меня тоже».
Два очень занятых человека весь день проверяли свои смартфоны – нет ли сообщения? Немного по-детски, конечно, но так уж получилось.
«Позвонить или написать?»
Ужасно хотелось позвонить. И написать тоже. И даже отправить фотографию. Без всякой пошлости – просто фото. Например, того места, где они сегодня будут ужинать. Или своё фото. Просто так. Не потому, что Феликс считал себя неотразимым, а чтобы улыбнуться ей с фотографии. Или улыбнуться ей во время видеозвонка…
«Позвонить?»
Вербин понимал, что Марта ждёт его звонка. А он ждёт её. И почему-то никто не хочет звонить первым.
Хотя оба очень хотят позвонить.
Восемь лет назад
Всё было очень знакомо, но в то же время чуть иначе. С виду не совсем так, как он привык, однако ощущения были абсолютно теми. Как в видениях и снах. Как он чувствовал.
Как он боялся.
Заброшенный парк.
Скорее, небольшой лес, через который проходит старая, не очень широкая, мощённая камнем дорога. Не дорожка, но дорога, по которой раньше ездили открытые летние повозки, кареты и крестьянские телеги, куда же без них? Когда барин собирался в церковь, встреченные прохожие останавливались на обочине и ломали шапки, здороваясь с владельцем земли, но сейчас на дороге никого не было: ни запряжённой лошадьми повозки, ни крестьян у обочины, ни барина, во всяком случае, пока. Сейчас старая дорога была свободной, как люди, которые ею пользовались, и вела… в неизвестность. Он знал, точнее, смутно помнил, куда дорога должна его привести, но далёкие детские воспоминания были расплывчаты. Подобно расплывающемуся в осеннем тумане лесу, что окружал мужчину сейчас. И на который он не обращал внимания. Ни на лес, ни на туман. Сейчас, на старой, ведущей неизвестно куда дороге мужчина не чувствовал опасности. Ни тот мужчина, который приходил к врачу, ни тот, который охотник. Облачённый в чёрные, удобные ботинки, тонкие чёрные перчатки, чёрные брюки, чёрное, наглухо застёгнутое пальто и шляпу. Тоже чёрную. В левой руке мужчина держал чёрный кожаный саквояж, в который не заглядывал. Таким было условие, и мужчина понимал, что оно правильное. Если бы он знал, что лежит в саквояже, то не смог бы ощутить себя тем, кем он был сейчас – тем, кто разгадывает загадки. Тем, кто охотится за старыми тайнами, скрытыми в старых домах, заброшенных парках и под разрушенными мостами. Тем, кто сражается с обитателями ночи.
В этом его суть.
Мужчина знал, что лежит в саквояже, потому что не заглядывал в него.
Он втянул ноздрями воздух и улыбнулся: осенний. Свежий. Остро пахнущий влажной листвой. Так остро, как может пахнуть только ночью. Так яростно, как может пахнуть только осенью. Тот самый запах заброшенного парка, который преследовал его последние месяцы. И время то же самое – предрассветное. Самая тёмная часть ночи позади, чернь медленно размывается в серое, в котором отчётливо видны деревья и кусты, и ветки – среди них мало голых, и листья – среди них мало жёлтых. И ещё в предутреннем сером хорошо видна дорога. По которой бесшумно пошёл мужчина в чёрном пальто. С виду уверенно, неспешно, но уверенно, и глядя со стороны, никто бы не сказал, что каждый следующий шаг даётся мужчине с большим трудом, чем предыдущий.
