Граф присел на край кровати, его глаза превратились в черные узкие щелки с горевшим в них огнем.
— Теперь-то я узнаю, о чем вы шептались с королем!
— Нет! Вы не имеете права…
— У меня на вас есть все права!
— Я ничего не скажу вам! Даже когда… — Ондайн запнулась, испугавшись, что может выдать себя. Она никогда не признается, что его жену обвиняют в предательстве. Никогда! И никогда — избави Боже! — не полюбит человека, который спит с кем попало!
Кроме того, она для него всего лишь простолюдинка, воровка, браконьерша, которую он спас от виселицы. Все кончено! Ондайн засмеялась.
— Карл, — сказала она с достоинством, — король. Что я сказала ему и чем мы г ним занимались, милорд Четхэм, вас не касается!
— Ах! Так, значит, вы позволяли ему прикасаться к себе. Вы его поощряли? — Уорик быстро поднялся на ноги, но голос его оставался спокойным и ласковым. — Вы улыбались ему, моя любовь, чтобы вызвать его дружбу и доверие? Или потому, что вам нравится ощущать его прикосновения на своем теле?
Он говорил так, как если бы они невинно болтали, но Ондайн отступала назад, пытаясь прикрыться остатками одежды. «Не смейся над ним, и он оставит тебя в покое!» — шептал внутренний голос, но она не могла ему повиноваться. В ней кипела непреодолимая ярость, которая жаждала выхода.
— Король очарователен и любезен во всем, что делает! — крикнула она.
— А я нет?
— А вы надменный, наглый грубиян!
— Ах вот как?!
Ондайн отступала назад, пока не уперлась в стену; дальше идти было некуда, когда он схватил ее за плечи.
На какой-то момент ее охватила паника; затем она подняла голову, се глаза гневно горели.
— Дорогой сэр, не трогайте меня. У вас грязные, руки, потому что вы их слишком часто распускаете с кем только не придется!
— Что? — Совершенно неожиданно граф засмеялся и отпустил ее. Но освобождение оказалось обманчивым. В следующий миг он сбил се с ног, так что она откинулась на постель, которую только что считала своим последним оплотом. Ошеломленная падением, Ондайн вновь попыталась натянуть на себя остатки своего наряда, но через секунду уже была лишена возможности двигаться — Уорик бросился на нее сверху и как будто пригвоздил коленями ее ноги, а твердыми как сталь пальцами — поднятые кверху руки.
— Прошу прощения! — вежливо извинился он. — Как вы считаете, достаточно ли я распустил руки?
Ее мысли путались, освободиться было невозможно. Она вдыхала чистый и неповторимый запах кожи графа, каждое се движение встречало решительный отпор его напряженного тела.
Вдруг Уорик оторвал от нес одну руку, поднял ее и поднес к глазам, вытянув смуглые длинные, сужающиеся к концу пальцы.
— Что вы имеете против моей руки, графиня?
Он снова внимательно осмотрел руку, этот объект спора, которая на этот раз уже лежала на ее обнаженной груди. Ондайн тоже смотрела на его пальцы, такие темные на фоне ее кожи, и чувствовала их прикосновение, такое легкое и нежное, но отдававшееся во всем ее теле. Она лежала как зачарованная, не дыша, прислушиваясь к глухим ударам своего сердца.
— Да! — крикнула она неожиданно, так что Четхэм даже опешил. — Я видела, где эта рука провела весь вечер! Так что верните ее туда, где она и была!
Ее собственные слова подогрели ее гнев, и она стала вырываться с новой силой, так что наконец ей это удалось.
— Ведьма! — крикнул граф.
Ондайн пришла в такую неописуемую ярость, что ринулась в атаку, сжав кулаки и колотя ими по его груди.
— Как вы посмели! Мерзавец, негодяй! — кричала она громко и визгливо, как торговка на базаре, но у нее не было времени, чтобы думать о своих манерах. — Вы привезли меня во дворец, где ваша любовница спокойно рассуждает о ваших потрясающих мужских достоинствах, прилюдно вешается вам на шею, обращается с вами как с личным имуществом и смеется мне в лицо! И вы смеете…
Она вдруг опомнилась и, к ужасу своему, обнаружила, что сидит верхом на Уорике, более того, остатки когда-то прекрасного одеяния окончательно утрачены. Ноги выше колен обнажены, и только маленький кусочек ткани на одном плече отдаленно напоминает, что оно когда-то было прикрыто. Да она почти целиком раздета!
Ондайн больше не могла сопротивляться, потому что граф крепко держал ее запястья. И его глаза, огненные глаза демона, смотрели на нее с удовольствием… В них было даже что-то большее, что отдавалось в девушке пульсацией сердца, приливом ярости и напряжением, которое распространялось по всему ее телу.
— Нет! — вскрикнула она снова, пытаясь вырваться и подняться на ноги, но Уорик обнял ее за талию и снова бросил на постель.
Теперь она уже не старалась побольнее ударить его, а извивалась как безумная, придавленная его весом и силой.
— Оставьте меня… сию же минуту!
— Э нет! Нет! Нам надо поговорить, моя любовь! Насколько я понял, вы так сильно раздражены потому, что Анна сочла возможным обсуждать мои… мужские достоинства?
— Пустите! Мне глубоко безразличны ваши… мужские достоинства!
— Ах, наверное, потому, что вы предпочитаете королевские?
— Нет! Только отпустите…
Он наклонился над ней и, хотя Ондайн отчаянно вертела головой, нашел ее губы. Его пальцы ласкали ее щеки, подбородок, а язык проникал в глубь ее рта с настойчивостью, которая сводила на нет все ее усилия. На нее как будто хлынул теплый поток чувства, которое было слаще и крепче самого изысканного вина. И еще… еще ей казалось, будто она путешествует в прекрасной, не отмеченной на карте стране, похожей на рай, в которой она могла бы заблудиться, если бы он не был ее проводником.
Она забыла, что должна сопротивляться, и лежала неподвижно, наслаждаясь вкусом его поцелуя, движениями его языка, который погружался все глубже со страстью и силой.
Уорик приподнялся, но она не могла ни двигаться, ни думать, ни сопротивляться. В его глазах не осталось и тени усмешки. Пальцы касались ее щек, шеи, скользили по груди. Он снова наклонился и взял в рот ее сосок, вызывая сильными движениями языка столь сладостное ощущение, что она закричала. Ее тело содрогалось в конвульсиях, а кончик его языка снова и снова касался кончиков ее грудей, согревая их влажной теплотой. Ей казалось, что по всему ее телу разбегаются ручейки пламени.
Он слегка прикусил ее сосок и нежно перекатывал его между зубами, продолжая гладить рукой ее тело. Его голос, хриплый, грудной, мужественный, обволакивал и задевал самые чувствительные струны се души.
— Ах, графиня, наверное, я так бы никогда и не понял, что за райское наслаждение увел из-под носа палача. Какая красота… — Он касался губами ее живота, и жаркий шепот побеждал сопротивление ее плоти. — Если уж сравнивать женские достоинства, то ваши я бы назвал несравненными…
