Боже, что же она за дура! Ведь он — обыкновенный похотливый себялюбец!
Уорик гортанно засмеялся и бросил:
— Мы возвращаемся ко двору.
Стиснув зубы, она прижала к груди подушку и ответила:
— Вы сумасшедший, лорд Четхэм! Мы только что вернулись из дворца! Ваша задача — заманить убийцу, но вместо этого вы струсили и бежите…
Уорик быстро подошел к ней, приподнял ее голову за подбородок и твердо взглянул ей в глаза.
— Я никогда не бегу. Делайте, как я сказал. — И, не обращая внимания на летевшие ему вслед эпитеты, он вышел из комнаты, закрыл дверь, отделявшую спальню от музыкальной, и привалился к ней.
Нет, он никогда не убегал. Но сейчас он делал именно это, потому что был слеп и не знал, что искать. В нем рос холодный страх, и он не имел права на малейшую ошибку. Пароксизм нерешительности охватил его, потому что с каждым днем Ондайн проникала все глубже в его сердце, и он уже не мог использовать ее так, как рассчитывал в тот день, когда она стояла под виселицей. Он не мог отделаться от ощущения, что против него ополчилось чье-то безумие.
И жизнь любой женщины, которую он назовет женой, будет подвергаться серьезной опасности, преодолеть которую теперь казалось не под силу даже самому изобретательному воображению.
Ревность выгнала его из королевского дворца. Как и когда Ондайн сделалась частью его жизни, частью его самого, он не знал.
Боже! Он изо всех сил старался держаться от нее подальше! Но проще было бы заставить человека, умирающего от жажды, забыть про воду, чем заставить его забыть о ней, не желать ее! Он просто не мог смотреть на нее бесстрастно, как святой или монах! Его тело из плоти и крови, его здоровье и жизненные силы, его естественные желания рано или поздно все равно дали бы о себе знать.
Он стиснул зубы, вспоминая свои клятвы. Да, он даст ей свободу! Но теперь он должен защитить ее жизнь! А потом он найдет способ освободиться от волшебства, которым она окутала его! Это его клятва, обещание, которое он должен сдержать…
Сейчас он поедет ко двору, еще раз изложит Карлу суть дела и, поклявшись королю в верности, попросит, чтобы самая лучшая королевская стража обеспечила защиту его жене. Никто не посмеет ее тронуть!
Уорик снова начал думать об Ондайн. Вернувшись к ней в комнату и застав ее наполовину одетой, он полушутя-полусерьезно напомнил:
— Моя госпожа, надеюсь, вы не забыли, что жен украшает послушание. Я вовсе не сумасшедший, и мы возвращаемся ко двору не… не из-за моего каприза. Кроме того, в истории вашей жизни, думаю, есть много такого, чего мы еще не касались. Например, причина, по которой вы так боялись встретиться с нашим королем, а также причина, по которой вы так легко удостоились его благосклонности — надеюсь, платонической! Эта интрига меня весьма занимает! Так что, моя любовь, мне кажется, вы должны благодарить меня и с усердием повиноваться моему малейшему желанию… пока я не раскопал то, что вы так жаждете скрыть!
Ондайн с ненавистью бросила в него щетку. Уорик засмеялся и уклонился от летящего предмета.
— И вы еще обвиняете меня в дурном характере, моя любовь! Если я чудовище, то можно сказать, что я встретил подходящую для себя половину — настоящую водяную ведьму! Мы уезжаем через час, моя любовь. Торопитесь.
Но, оставшись в одиночестве, граф закусил губу от пронзившей его боли. Он думал об опасности, которой собирался ее подвергнуть. Его губы сжались в тонкую полоску, и он решил, что попросит короля о разводе и отправит ее в колонию. Вдали от него Ондайн ничто не будет грозить.
Глава 17
Уорик с великим рвением и решимостью принялся за осуществление своего безумного плана; он оставил Ондайн с Матильдой и Лотти, которые, запыхавшись, прибежали к дверям ее комнаты, готовые начать паковать в дорогу вещи. Матильда расстроилась, что Уорик возит беременную жену туда и обратно, но тот уверил ее, что все будет в порядке. Матильда принесла госпоже немного козьего молока, которое Ондайн ненавидела, но из уважения к доброй женщине выпила со слабой улыбкой.
Было, правда, одно обстоятельство, которое делало эту поездку привлекательной для Ондайн: Юстин поедет вместе с ними. Он шепотом сообщил ей, что Уорик переговорил с Карлом и король сменил гнев на милость, разрешив Юстину вернуться ко двору.
Клинтон оставался присматривать за домом и на прощание тепло обнял Ондайн. Она молилась, чтобы ни один из братьев не оказался причастным к убийству, поскольку успела крепко полюбить их обоих.
Уорик, обычно ехавший на козлах вместе с Джеком, на этот раз сел в карету рядом с ней напротив брата.
Путешествие было чудесным, по крайней мере таким оно казалось Ондайн. Им оставалось провести в дороге день и ночь. Путники остановились, чтобы позавтракать на природе. Когда пикник подходил к концу, Ондайн услышала, как Юстин в разговоре с Уориком упомянул о ее здоровье и здоровье будущего наследника Четхэмов.
После привала Юстин поехал наверху, вместе с Джеком, а Ондайн с Уориком остались в карете одни. День близился к концу.
В темноте кареты она чувствовала на себе внимательный взгляд мужа.
— Уорик… — позвала Ондайн и задумалась. Их отношения казались ей странными. В чем-то она знала его очень близко, в чем-то — не знала совсем.
— Что, любимая?
Она всегда была с ним, эта горечь, которая сквозила в его голосе, когда он так к ней обращался.
Ондайн замерла, глядя прямо перед собой в полутьме кареты.
— Теперь я знаю, для чего все это. Я понимаю, почему ты решил сделать именно так, но все-таки думаю, что это жестоко.
Не лучше ли сказать Матильде и другим, что мы ошиблись и никакого ребенка нет?
Уорик молчал. В темноте она не видела выражения его лица.
— Возможно. Только не сейчас, графиня, — сказал он холодно. — Кроме того, это не ложь.
— Поверьте, мой господин, — она ответила с уверенностью, — это ложь.
— Неужели? — В его голосе появились нотки удовольствия. — Ондайн, разве вы ничего не знаете о законах природы? Неужели?
Он придвинулся к ней поближе и зашептал на ухо о том, что обычно случается, когда мужчины проводят ночь с женщинами. Потеплевший и соблазнительный его голос — самый звук его голоса! — пробуждал в ней волнение; она стиснула в гневе зубы, оттого что он, кажется, вовсе не был смущен.
— Оставьте меня! — закричала Ондайн, уворачиваясь от его прикосновений. — Я и сама знаю, что… Я все знаю о… Я…
Уорик засмеялся, в тот же момент освобождая се. Звук его смеха растаял в ночи, и, когда он заговорил в следующую минуту, его голос сделался холоднее камня:
— Вы, кажется, сильно расстроились, моя любовь? Значит, эта идея вас отпугивает? Иметь от меня ребенка?
Ребенка? От него?
