— Ты так сильно любишь его? — с любопытством спросил Джалахар.
— Да.
— Ты забудешь его.
Жизнь и боль вернулись к Элизе, она обернулась и выпалила:
— Никогда! Ты ничем не заставишь меня забыть о нем. Я его жена, Джалахар… я связана с ним перед Богом, связана нашей любовью. Этого тебе никогда не изменить.
Он улыбнулся, блеснув белыми зубами, и его глаза почему-то стали печальными. Без гнева он отер щеку.
— И все-таки ты его забудешь. Я могу быть добрым, терпеливым. С той минуты, когда я увидел тебя, красавица, мое сердце наполнилось желанием. Ты родишь мне много детей, детей, которые унаследуют мою силу и твою красоту и гордость. И когда они появятся на свет, ты забудешь Стеда.
Элиза рассмеялась:
— Тебе придется быть очень терпеливым, Джалахар, я беременна — я ношу ребенка Стеда.
Его улыбка не исчезла.
— Я уже сказал тебе, что могу быть терпеливым. Я подожду.
— Я убью тебя, если ты попытаешься прикоснуться ко мне. А если это не удастся, я убью себя.
Джалахар расхохотался:
— Ты не убьешь меня, жена Стеда. И не верю, что ты решишься отдать свою жизнь. Я ни к чему не стану тебя принуждать, пока ты сама этого не захочешь. И не бойся за своего ребенка: я не убиваю детей.
Элиза смотрела на него в упор, стараясь сдержаться. Смятение и гнев охватили ее, отчаяние и опустошенность завладели душой.
Ей хотелось броситься на песок и заплакать так, чтобы утонуть в озере собственных слез, ей хотелось умереть… и в то же время хотелось выжить. Ребенок Брайана — все, что у нее осталось, и почему-то она верила: Джалахар никогда не причинит вреда этому ребенку.
— Едем, — приказал он, садясь в седло и подхватывая поводья ее коня. Элиза была слишком подавлена, чтобы заметить это. — Как тебя зовут?
— Элиза, — безучастно ответила она.
Он потянулся и подхватил прядь ее распущенных волос — так благоговейно, словно прикасался к чистому золоту.
— Не бойся, Элиза, — мягко произнес он, со своеобразным акцентом выговаривая французские слова. — Я не причиню тебе вреда. Скорее всего, — задумчиво добавил он, — я буду уважать тебя.
Они продолжили скачку по пескам. Наконец впереди показались высокие белые стены причудливо украшенного и укрепленного дворца.
— Музхар, — объяснил он.
Стражники встретили их приветственными криками. Массивные, тяжелые ворота приоткрылись, и всадники въехали во двор, заставленный метательными машинами и таранами. Элиза прогнала слезы, услышав, как ворота со скрежетом захлопнулись за ее спиной.
Джалахар указал на окно высоко в башне.
— Твои покои, — мягко произнес он.
Она промолчала, но в ее прекрасных глазах отразилась мука.
— Я не трону тебя, — пообещал Джалахар. — До тех пор… пока не родится ребенок.
Она по-прежнему молчала.
— Ты моя наложница! — внезапно выкрикнул он. — Моя пленница, моя собственность. У тебя будут лучшие слуги, лучшие покои. А ты молчишь!
Она наконец улыбнулась.
— Если ты и вправду оставишь меня с миром, я благодарна тебе. Но если ты хочешь что-нибудь дать мне, дай свободу. Я люблю мужа. Я никогда не смогу отдаться другому мужчине, ибо мои сердце и душа принадлежат ему. Он понял бы это, Джалахар. Он уже узнал, что есть вещи, которые нельзя отнять, можно только получить в дар и подарить.
Джалахар рассмеялся.
— Может быть, Элиза, может быть. Но возможно, я удовлетворюсь тем, что смогу отнять. А время… время многое меняет. Вскоре ты забудешь даже его лицо. — Джалахар задумался. — А может, он умрет. Что тогда, Элиза?
Она не ответила; слезы потекли по ее щекам.
Джалахар хлопнул в ладони. Появились две закутанные в шелковые покрывала женщины, и Джалахар отдал им какой-то приказ на странном и чужом для Элизы языке.
Джалахар спешился и помог Элизе сойти на землю.
— Милости прошу в Музхар, Элиза. — Он подвел ее к женщинам. — Спи спокойно. Сегодня… тебя никто не тронет.
Элиза не сопротивлялась, когда женщины повели ее к высокой арке дверей. Джалахар окликнул ее, и Элиза покорно обернулась.
— Не думаю, что Стед умрет. Я позабочусь, чтобы тебе привезли вести от него.
— Спасибо, — пробормотала она.
Было нелепо благодарить своего тюремщика, но если Брайан выживет…
В смущении, страхе и отчаянии она цеплялась за единственную мысль: она сделала все, что могла. Брайан остался в живых.
Глава 25
— Одна… две… три… четыре!
Элиза связала две последние простыни и выглянула во двор с балкона. Уже целую неделю она смотрела по ночам на этот двор и узнала, что обычно он бывает пустынным в полночь. Она догадалась, что в это время помыслы мусульман посвящены молитве.
Сегодня она была готова действовать.
Еще раз взглянув через перила, она напрягла и распрямила плечи, убеждая себя, что во дворе никого нет. Стоит ей только улизнуть из дворца и спрятаться в одну из повозок, доставляющих во дворец припасы…
От высоты у нее закружилась голова, и Элиза помедлила, вздрагивая и боясь потерять силы. Она должна бежать, иначе сойдет с ума. Элиза крепко зажмурилась и тут же открыла глаза. Вновь обретя способность действовать, она привязала один конец простыни к железным перилам и сбросила моток с балкона. Она затаила дыхание, но никто не появился; в ночи не слышалось ни звука.
Последний раз собравшись с силами, Элиза осторожно по добрала юбки своего платья, шелкового наряда, принесенного одной из женщин Джалахара, и перелезла через перила. Она крепко ухватилась за простыни, молясь, чтобы перила оказались достаточно крепкими и выдержали ее вес. Дрожа от страха, она поблагодарила Создателя за то, что ее самодельная «веревка» оказалась прочной. Обхватив ногами гладкий шелк, она скользнула вниз. Ликование охватило Элизу, едва ноги ее коснулись земли. Получилось! Все, что теперь было нужно, — пробраться через темный двор, обогнуть дворец и найти повозку…
— Приятный вечер для прогулки, верно?
Элиза замерла на месте, услышав за спиной голос Джалахара. Она обернулась, готовясь к борьбе или к бегству, однако он только смотрел на нее задумчивыми и понимающими темными глазами.
— Не надо бежать, Элиза, — мягко произнес он, — иначе я буду вынужден приставить к тебе стражу. — Он развел руками. — Если ты станешь бороться, то этим только навредишь себе и своему ребенку.
Элиза застыла, с вызовом распрямив плечи. Со времени приезда сюда она видела Джалахара всего один раз, на третье утро пребывания во дворце. Она тогда пришла в ярость и бросилась на него, но тут же обнаружила, что его хрупкость обманчива. Он не ударил ее в ответ, просто сжал ей запястье так, что всякое движение еще долго причиняло ей мучительную боль. Затем он вежливо сообщил ей, что не станет больше нарушать ее уединение до тех пор, пока она не станет более снисходительной.
