В дверь негромко постучали, Женевьева рванулась к ней, но тут же одернула себя. Это может оказаться Тесс, раскрасневшаяся и счастливая и…
Женевьева постаралась придать своему лицу холодное выражение и ответила:
– Да?
Дверь распахнулась, и вошел Джон. Женевьева вспыхнула. Она уже помирилась с Эдвиной, но знала, что жених тетки, наверняка еще гневался на нее за предательство.
– Миледи! – легко поклонился он.
Она судорожно сглотнула, удивляясь, почему находит необходимым извиняться перед этим захватчиком.
– Джон… мне очень жаль.
– Угу… Я уверен, что вам и в самом деле жаль.
– Поверь, и в самом деле мне очень жаль, что я обманула твое доверие. О, Господи, Джон, разве ты не понимаешь? Подумай о моей жизни! Разве ты бы вынес ее, разве ты не попытался бы поступить также?
Он что-то неразборчиво буркнул, но Женевьева решила, что он все понял.
– Пошли, – сказал Джон.
Ее сердце начало бешено стучать:
– Куда?
– Тристан хочет тебя видеть.
Женевьева ощутила дрожь, она представления не имела, что ее ожидает. Она хотела видеть его, но теперь…
Может быть, он придумал какое-то новое наказание или решил сжалиться над ней? Может быть, на него так подействовал ее побег?
– Женевьева, прошу!
Она поборола слабость и страх, мучивший ее, и последовала за Джоном вниз, по винтовой каменной лестнице, вытянув руку и придерживаясь за холодный камень стены, чтобы не споткнуться. Она даже попыталась завязать разговор, чтобы разогнать охватившие ее сомнения.
– Джон, я очень рада за вас, тебя и Эдвину.
– В самом деле? – холодно спросил он.
– Конечно! Ведь она – моя тетка и я люблю ее.
Наконец, они спустились до второго этажа и Джон, крепко взял ее за руку и повел к двери, открыл ее и втолкнул Женевьеву внутрь. Она слышала, как за ее спиной дверь закрылась.
И она осталась стоять в комнате, едва дыша.
Уже смеркалось, но комната была освещена мягким светом, алым мерцающим светом от огня, пылающего в камине, и золотистым сиянием свечей.
Тристан стоял у камина, отвернувшись от двери, заложив руки за спину и поставив одну ногу на каменное основание очага. На нем не было ни плаща, ни туники, лишь белая рубашка, кожаные бриджи и высокие сапоги.
В этом освещении все казалось нежным, мягким и нереальным.
Но несмотря на это Женевьева не могла унять дрожи, ей казалось, что пройдет много, очень много времени, целые столетия, прежде чем он обернется к ней. Наконец, он повернулся к ней и выражение его глаз, бездонных и таинственных, смягчилось в неверном свете, когда он молча оглядел ее с головы до ног.
– Добрый вечер, – медленно сказал Тристан.
Женевьева, несколько удивленная тем, что не может выдавить из себя ни слова, кивнула в ответ, ожидая, что еще он скажет.
Но граф не произносил ни слова, а его пристальный взгляд так беспокоил ее, что Женевьева, наконец, обрела дар речи.
– Зачем ты послал за мной?
Он улыбнулся легкой ироничной улыбкой и приподнял бровь.
– Уверен, что тебе это известно.
Женевьева вспыхнула. В его голосе было столько призыва и желания, что она опустила глаза, смутившись, но не ужаснувшись его словам, которые к ее немалому удивлению, зажгли в ней ответный огонь. Внезапно перед ее глазами встала картина, как Тристан развлекается с Тесс, и в ее сердце снова начал нарастать гнев. Неужели он одной игрушкой забавляется днем, а другая должна занимать его ночью? Она не могла вынести подобной мысли, это задевало ее и… ранило.
«Это ревность», – сказала она себе обреченно, но внутри нее все возмущалось и кричало…
Он отошел от камина и направился к Женевьеве, та подняла на него глаза. Она никогда не знала, когда они займутся любовью, и всякий раз это было для нее неожиданностью, вызывающей протест и желание сопротивляться, и она сопротивлялась…
Но на этот раз Тристан не подошел к ней, а подошел к столу стоявшему чуть в стороне и накрытому к трапезе. У стола друг против друга стояли два кресла. На скатерти были расставлены два хрустальных бокала, с золотым ободком, на тонких ножках, которые прежде принадлежали матери Женевьевы, небольшие блюда, накрытые серебряными колпаками. Бокалы были наполнены искрящейся светлой прозрачной жидкостью. Тристан задержался у стола, взял бокалы и когда он подошел к Женевьеве, она почувствовала, как все у нее внутри обрывается и слабеет, и ей даже показалось, что откуда-то доносится легкое, веселое журчание весеннего ручейка.
Он улыбнулся, а глаза его были того невероятного голубого цвета, что так привлекал и манил к себе, в бездонную томную глубину, где пылало жаркое пламя. Он никогда прежде не выглядел таким молодым и красивым. И никогда не был столь опасным.
Тристан протянул ей один из бокалов, и Женевьева механически взяла его и отпила глоток. Жидкость смочила ее горевшее пересохшее горло, имела превосходный вкус, сладкий и в то же время терпкий.
– Что это? – пробормотала она.
– Заверяю тебя, что это не яд. Зная твое острое отвращение к «Бордо», я остановил свой выбор на этом напитке. Это белое Германское вино.
Женевьева напряглась при упоминании о «Бордо» и, опустив глаза сделала еще один глоток, но тут же раскаялась, ибо вспомнила, какой эффект оказывает на нее спиртное.
Тристан поднял руку и показал на стол приглашающим жестом. Женевьева незамедлительно подчинилась. Усевшись в кресло, она отхлебнула еще вина, но увидев его улыбку, тут же поставила бокал на стол.
– Ты голодна, – спросил он.
– Нет, совсем нет.
Но Тристан все равно положил ей небольшую порцию вареной домашней птицы и прекрасно приготовленных запеченных яблок с осенней зеленью.
– Странно, а я-то думал, что все еще голодаешь, – сказал он.
Женевьева не ответила, и Тристан подняв глаза, обнаружил, что она смотрит на него с чисто женским любопытством, которого он никак не ожидал. Она изучала его, но не как врага, а как человека, как мужчину.
И внезапно ему расхотелось встречаться с ее глазами этим вечером.
– Я бы и не подумала, что ты можешь волноваться из-за этого, – сказала наконец Женевьева и, взяв вилку, принялась за еду. Впрочем, слишком взволнованная всем происходящим, она большей частью просто ковырялась в тарелке.
Тристан издал сердитый нетерпеливый звук, и Женевьева снова посмотрела на него с удивлением. Она приготовилась защищаться и собиралась при первом же его подозрительном движении оттолкнуть свое кресло и выскочить из-за стола, и Тристан это хорошо понимал.
