Они допоздна сидели за столом. Все понимали, что сегодня в их взаимоотношениях произошли существенные перемены. Никто из них и словом не обмолвился о положении Женевьевы и по реакции Тристана, как будто ничего особенного не случилось.
Казалось, что просто две молодые пары собрались за общим столом и весело, и непринужденно разговаривают.
Во время беседы, Тристан время от времени поглядывал на Женевьеву, и всякий раз ловил на себе взгляд ее глаз, такой таинственный и влекущий в золотистом пламени свечей, что у него просто все переворачивалось внутри. Женевьева быстро опускала глаза, но не могла скрыть их блеска. Тристан выждал еще некоторое время, для того, чтобы не выглядеть невежливым, затем встал и протянул руку Женевьеве. Он извинился перед Эдвиной и Джоном, сказав, что очень устал после путешествия, и такого долгого дня, столь насыщенного делами.
Он весь внутренне сжался, думая о том, примет ли Женевьева его протянутую руку. Ему так не хотелось сейчас еще одного сражения.
Но Женевьева не противилась. Тристан почувствовал, как дрожат ее пальцы, когда они поднимались вверх по лестнице, направляясь в спальню.
Женевьева осталась перед закрытой дверью, а Тристан прошел к ярко горевшему камину, растопленному в ожидании их прихода. Он сел в кресло, стянул с себя сапоги и уставился в огонь.
Тристан, наконец, поднял на нее взгляд, и Женевьева затрепетала, ибо не могла справиться со своими чувствами, не могла побороть разбуженного им желания, и не в силах была бороться больше с одиночеством и тоской. Боже, как он красив! Всем существом своим она стремилась к этому удивительному человеку!
Вот он встал и, не говоря ни слова, направился к ней. Легко прикоснулся к ее волосам, обнял крепко и, нежно поцеловал в губы. Затем его руки начали расшнуровывать лиф ее платья, и от этого Женевьева вся подалась к нему. Возбуждение охватило ее, и сердце забилось чаще, гоня по жилам горячую кровь.
Ее объял жар, и она не заметила, как платье скользнуло на пол.
Он целовал ее плечи, потом встал на колени и нежно погладил ее грудь, захватил сосок губами и любовно прикусил его.
Женевьева запрокинула голову. Страсть, желание властно захватили ее в свой пылающий плен, и она порывисто схватила его за плечи.
Темные глаза его обжигали, но в голосе была необычайная мягкость, когда он тихо спросил:
– Тебе нехорошо?
Она покачала головой:
– Нет, – и снова покачала головой.
И внезапно смутившись, Женевьева спрятала свое лицо у него на груди, и обхватила руками его шею. Тристан встал на ноги, тяжело дыша, не сводя с нее взгляда.
– Господи, я мог бы умереть сегодня от желания. Если бы ты знала, как я стремился к тебе, как я жажду тебя!
Он перенес ее на кровать и любил ее настолько нежно и пылко, что Женевьеве показалось, будто она умерла и возродилась несколько раз за эту ночь… Ей казалось, что она в раю…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
– Да, кстати, необходимо проследить за тем, чтобы эта Милдред, мать Тесс, была поселена в замке, так скоро, насколько это возможно. Она живет совсем одна и может не пережить зиму, ибо некому позаботиться о ней, – сказала Женевьева.
Томкин сделал еще одну пометку на листке бумаги, куда он записывал срочные дела, и кивнув, посмотрел на Женевьеву:
– Она будет работать на кухне?
Женевьева прошлась по маленькой комнате над часовней, остановилась у окна и, озабоченно прикоснулась кончиками пальцев к подбородку.
– Нет, пожалуй. Она весьма слаба здоровьем, но зато прядет, как уверяла Тесс, замечательно. Пусть живет в восточном крыле замка, в одной из комнат, на солнечной стороне и работает там же.
Томкин снова что-то записал на бумагу, а Женевьева выглянула во двор. Утром выпал снег и все было укрыто сверкающим белым покрывалом, как будто Женевьева оказалась вдруг в снежном королевстве. Лошади позвякивали упряжью, трясли гривами и хвостами, отмахиваясь от падающих снежинок. Солдаты и конюхи проходили под окном в шерстяных плащах, которые постепенно покрывались пушистыми снежными хлопьями.
Женевьева тяжело вздохнула, остро ощутив свою неволю. Всего лишь час тому назад Тристан, Джон, молодой Роджер де Трейн и двое егерей выехали поохотиться на оленей, спустившихся к побережью в поисках корма. Она наблюдала за ними в окно, ей было грустно и очень хотелось поехать с ними, но она не могла даже заикнуться об этом.
Она получила относительную свободу и уже не чувствовала себя столь угнетенно, как прежде. Она могла бродить по всему замку, но прекрасно знала, что ей не доверяют до конца. Везде стояли стражники. Кроме того, она знала, не спрашивая Тристана, что тот не позволит ей воспользоваться лошадью. Когда они отъезжали сегодня утром, в ее глазах была немая мольба, но и без слов было понятно, что Тристан не возьмет ее. Монастырь «Доброй Надежды» располагался достаточно близко, чтобы Женевьева могла добраться туда верхом.
Женевьева вздохнула и оперлась руками о подоконник, она даже отодвинула занавеску, так ей хотелось хотя бы прикоснуться к снегу.
Со времени возвращения Тристана ее жизнь переменилась в лучшую сторону, и Женевьева была рада этой перемене. С его молчаливого согласия все в замке пошло почти как в былые времена. Томкин, такой же пленник, как и Женевьева, снова занимался управлением поместья. Вместе они заботились, насколько это было возможно, о благосостоянии крестьян и йоменов.
«Так много недосказанного», – подумала Женевьева печально. Это был странный период, как будто бы все замерло в ожидании. И жизнь–сама по себе штука странная, не лишенная определенных радостей. Утро Женевьева проводила, занимаясь делами замка. После обеда она общалась с Энни и Эдвиной, они резвились, смеялись, читали… Иногда Женевьева играла на арфе. Когда же наступали сумерки, и Энни отправляли спать, возвращались Тристан и Джон, и они все вместе проводили вечер за столом, часто к ним присоединялись отец Томас и Тибальд.
А потом… потом они оставались с Тристаном наедине, и ночи были похожи на волшебные мечты. Тристан никогда не говорил о будущем и никогда не упоминал о ребенке, поэтому и Женевьева обходила эти темы. Она не делилась с ним своими планами, и он не показывал, что у него есть что-то на уме. Женевьева понимала, что испытывает к нему страстное влечение, но и не пыталась разобраться в своих чувствах, ибо в глубине души страшилась того, что было на самом деле, и что нельзя было изменить. Он враг – она награда победителю. Ей никогда не стать для него большим. Она находится в плену в собственном замке и, лишь до тех пор, пока хозяин находит ее полезной для себя.
Но Женевьева не чувствовала себя несчастной! Поэтому, со временем, поняв, что уже не может сопротивляться обаянию этого мужчины, его силе и нежности, просто решила, надо набраться терпения и ждать.
Теперь она редко краснела, когда слуги бросали на нее любопытные взгляды, или, когда отец Томас сочувствующе заглядывал в ее глаза. Только самые близкие ее знали, что она носит в себе его ребенка. Но все прекрасно были осведомлены, где она спит, ибо Тристан никогда не делал секрета из ее двусмысленного положения. Возможно, было бы легче делать вид, будто ничего не произошло, и внешне соблюдать благопристойность. Никто не прикоснулся к содержимому ее сундуков и шкатулок, и Женевьева носила свои платья и собственные драгоценности, и выглядела так же, как и до захвата замка. Пожалуй, даже еще лучше…
