– О, тебе нужно было видеть его лицо, – с улыбкой говорил Томас, – в тот момент, когда Тристан решил доказать своему отцу, что он превосходный наездник. Он решил оседлать самого большого жеребца, животное перебросило незадачливого всадника через себя, и тот угодил прямиком в кормушку.
Женевьева посмотрела на Тристана, нежно ласкающего ее по щеке.
– Мне еще не было и девяти! – запротестовал граф, – и к тому же я был младшим сыном. В то время мне это казалось хорошей идеей.
– Твоему брату это понравилось, – вспомнил Джон.
– Как и отцу. Когда тебя пороли, слышно было даже в Лондоне.
– Вот это мне бы не понравилось! – насмешливо заметила Женевьева, а Тристан посмотрел на нее, и усмехнулся:
– Могу себе представить, миледи!
– Это было полезно для тебя, ибо после этого ты научился обращаться с лошадьми.
– Да, и, кажется, Пирожок очень похож на того коня.
– Женевьева уже познакомилась с Пирожком достаточно близко, – улыбаясь, заметил Тристан.
Женевьева потупила взор и с удивлением обнаружила, что не может сдержать улыбки, казалось невозможным, то, что произошло между ними, может стать поводом для шуток. Ей было так уютно, она словно котенок свернулась клубочком у его ног и очень скоро ее начало клонить в сон. Тристан это тотчас заметил, встал с кресла и помог подняться ей.
Она не могла подавить зевоту, когда говорила:
– Спокойной ночи. – И тяжело опиралась на плечо Тристана по пути в спальню. Ей едва хватило сил, чтобы добраться до кровати, и она тут же закрыла глаза.
– Женевьева, ты же не можешь спать в обуви!
Его голос доносился до нее, как будто откуда-то издалека.
– Я не могу пошевелиться, – простонала Женевьева в ответ.
Тристан присел рядом с ней и принялся стягивать с нее обувь и чулки, одновременно массируя ей ноги настолько нежными движениями, что Женевьева, не открывая глаз, заулыбалась и сладко вздохнула. Она больше ничего не чувствовала, кроме этих прикосновений. Когда он снял с нее платье и сорочку, она что-то невнятно пробормотала и прижалась к нему всем телом. Женевьева проснулась, когда уже было совсем светло. В спальне хлопотала Тесс, в воздухе распространялся чудесный аромат горячего шоколада, исходивший от серебряного подноса, стоявшего на столике рядом с камином. Тристан уже встал и оделся.
Женевьева откинула волосы и услышала, как Тристан желает служанке счастливого Рождества. Женевьева уже было совсем выбралась из постели, но хотя ее видели обнаженной и Тристан, и Тесс, она еще никогда не представляла перед ними обоими в таком виде, поэтому, тотчас передумала и поглубже забралась под одеяло. Но вот Тесс вышла, и когда Тристан обернулся к ней, Женевьева робко улыбнулась ему и пожелала Господнего благословения.
Он улыбнулся в ответ, и прежде чем подойти к ней, взял со столика чашку с горячим шоколадом. Когда же Тристан, наконец, подошел к ней, то аромат настолько раздразнил Женевьеву, что она не выдержала и села, свесив ноги. Тристан уселся рядом, одной рукой обнял ее, а другой подал чашку.
Она отхлебнула и ощутила, как тепло распространяется по всему телу. Ей было хорошо и легко от того, что он сидел рядом, что сегодня праздник и вообще от того, что она так превосходно себя чувствовала. Внезапно Женевьева смутилась и опустила глаза, прошептав:
– Мне нужно быстро одеваться, ведь скоро время Рождественской мессы.
– Не так уж скоро, – сказал Тристан в ответ и, взяв из ее руки чашку, другой рукой приподнял ее подбородок, придерживая ее большим и указательным пальцем. Его глаза были светло-голубыми, как весеннее небо, волосы чуть ниспадали на лоб, а на губах играла легкая улыбка. Никогда он не выглядел таким красивым и нежным.
– У нас есть немного времени, – и его улыбка стала несколько шире, но в лице чувствовалась какая-то печаль, – знаешь ли, ведь меня, пожалуй, не превзошел бы и сам король.
– Я что-то не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
Он встал, подошел к креслу, на котором лежал ее соболиный плащ, и вернулся с завернутым в голубой бархат пакетом, который положил на ее колени.
Женевьева не прикасалась к нему, но не сводила с Тристана глаз, заблестевших от ожидания. Он сел рядом и принялся разворачивать бархат. И вот ее взору предстало нечто тонкой золотой работы, украшенное драгоценными камнями. Тристан взял украшение в руки, и Женевьева разглядела, что эта была диадема, изящная, и, видимо, очень дорогая.
– Эти камни, – пояснил Тристан, – напоминают мне твои глаза во всех оттенках настроения. Аметисты – бледно-лиловые, сапфиры – голубые, а алмазы – сияние твоих глаз в гневе и в страсти.
Женевьева замерла, сердце ее билось все сильнее и сильнее. Она не могла вымолвить ни слова, не могла разобраться в своих чувствах. «Что переполняло в этот момент ее думу? Радость от того, что он заботится о ней, и преподнес ей в подарок такую прекрасную вещь?.. Или стыд? Неужели она показала себя такой легкомысленной, что Тристан мог подумать, будто ей достаточно материальной награды? Если бы он только не отобрал у нее Эденби! Если бы только раньше они встретились как друзья, чтобы затем стать любовниками! Если бы это не было первым Рождеством, с того времени, как погиб ее отец и жених, во время осады Эденби ланкастерцами с графом де ла Тером во главе».
– Женевьева?
Она не могла заставить себя протянуть руку к подарку и не поднимала глаз.
– Это прекрасно.
Тристан внезапно наклонился и заглянул в ее глаза. Она стыдливо натянула одеяло на грудь.
– И в самом деле, Тристан, подарок – прекрасен, но я не могу принять его, ведь мне нечего подарить тебе в ответ.
– Женевьева!
Он снова приподнял ее подбородок. Женевьева не могла прочитать по глазам, что творится в его душе, но, показалось, что ему были хорошо известны все ее мысли.
– Я купил это в Лондоне, миледи, на те доходы, что приносят мне мои поместья на севере. Я купил это не для того, чтобы умиротворить твой гнев или чтобы заплатить за то удовольствие, которое получаю от тебя. Я купил это, чтобы преподнести в дар женщине, чьей красотой восхищаюсь. Вот и все.
При этих словах на ее глазах навернулись слезы, и она поскорее моргнула, чтобы скрыть их от него. Тристан взял диадему и встал перед ней на колени, намереваясь возложить украшение на голову Женевьевы. Она рассмеялась и сказала, что у нее слишком непокорные волосы, чтобы можно было быстро их убрать и уложить подобающим образом.
– Нет, мне очень нравятся они именно такими растрепанными и взъерошенными, – ответил Тристан, садясь рядом с ней и любуясь ею. В глазах его было столько нежности и восхищения, затронувших в душе Женевьевы самые тайные струны, что ей снова стало легко и хорошо с ним.
Она быстро опустила глаза и начала теребить пальцами бархат.
