Перед каждым выходом в город он получал специальную одежду,
дабы никто не мог даже заподозрить в этом пожилом человеке молодого парня,
способного заменить Кемаля Делана. Ему показывали старый дом матери Кемаля,
знакомили с сохранившейся обстановкой и вещами, предметами мебели и кухонной
посуды. По ночам он читал любимые книги своего двойника, пытаясь постичь
динамику его мыслей, эмоциональный заряд этих книг, влиявший на подсознание
формирующегося юноши.
Попутно он совершенствовался в болгарском. Здесь его ждали
некоторые разочарования. Несмотря на одинаковые корни, болгарский и русский
язык все же отличалось друг от друга довольно сильно и приходилось заучивать
тысячи незнакомых слов, не похожих на их русское звучание.
А днем его продолжали водить по маленькому городку,
показывая и называя каждую улицу, каждый дом.
В результате через три недели он знал в городке почти каждую
собаку, каждого более или менее известного жителя, каждое событие, традиционно
здесь отмечаемое. Он даже стал здороваться со многими жителями и те приветливо
отвечали на приветствие, успев узнать и полюбить этого пожилого русского
этнографа, приехавшего сюда со своей экспедицией и так пытливо расспрашивающего
о местных обычаях и нравах. Некоторые, наиболее наблюдательные, правда,
удивлялись, почему этнографов интересует именно последняя четверть века. Но
ученые из Советского Союза терпеливо объясняли, что они собирают данные о
развитии именно социалистической Болгарии и их меньше интересуют события,
происходившие при царском режиме, если они никак не отразились на развитии
городка за последнее время.
Через три недели ему разрешили поехать в Софию и впервые
увидеть лежавшего там Кемаля Делана. Он запомнил этот день в мельчайших
подробностях. Кроме Трапакова полностью в замысел операции не был посвящен ни
один из сотрудников ПГУ. Они считали, что просто отрабатывают обычный вариант
данных на неведомого Кемаля Делана, еще не подозревая, что работающий с ними в
гриме молодой человек призван заменить в будущем так кстати попавшего в
катастрофу настоящего Кемаля.
В больницу они приехали втроем — подполковник Трапаков,
полковник Стоянов из болгарской службы безопасности, приданный советским
товарищам для координации действий обоих разведслужб и сам Караев,
загримированный как обычно.
Им выдали белые халаты и они поспешили к палате, где столько
месяцев боролся со своей судьбой несчастный Кемаль Делан. У дверей палаты
находились двое сотрудников болгарской милиции, посаженных сюда по просьбе
представителя советского посольства. Увидев подходивших, они вскочили, отдавая
честь. Их предупредили о сегодняшнем визите, но старший по наряду капитан
милиции внимательно прочел удостоверение Стоянова, прежде чем пропустил всех
троих в палату. Караев вошел третьим. Его бил непривычный озноб, словно сегодня
впервые он должен был так зримо сойтись со своей судьбой. Казалось, в отличие
от остальных людей, он имел право выбирать себе подобную судьбу сам. Но это
только казалось. Он слишком далеко зашел и пути назад уже просто не было.
Он вошел и посмотрел на кровать. Сначала он увидел только
нагромождение аппаратов вокруг тела под белой простыней. И лишь затем увидел
закрытые глаза, бледное, плохо выбритое лицо, и трубки, соединяющие носоглотку
больного с подключенными к нему аппаратами.
— Он может нас слышать? — почему-то спросил шепотом Караев.
— Не знаю, — пожал плечами Стоянов, — думаю, нет. Хотя наука
допускает такое.
— Даже в таком состоянии? — удивленно повернулся к ним
Трапаков.
— Да. Считается, что в таком состоянии они тоже могут
слышать.
Трапаков пожал плечами, а Караев, как зачарованный, стал
подходить ближе. Словно между ними установилась некая невидимая связь,
протянувшаяся от души несчастного к его беспокойной душе. И он, забыв про
сопровождающих, забыв обо всем на свете, просто встал перед кроватью и
произнес:
— Здравствуй, Кемаль.
— Вы что-то сказали? — спросил Стоянов.
— Нет, — обернулся к нему Караев, — ничего.
С этого дня Караеву разрешили навещать больного, словно он
мог узнать что-то новое или получить представление о характере человека,
лежавшего почти бездыханным на больничной койке. Но самому Караеву эти встречи
были очень нужны и поэтому с разрешения подполковника Трапакова он раз в
несколько дней приезжал сюда и оставался с больным наедине, словно прося у него
совета и поддержки для предстоящей поездки в Турцию.
Его выздоровление должно было начаться через полтора месяца.
По взаимной договоренности, за полмесяца до этого события настоящего Кемаля
Аслана с величайшими предосторожностями должны были перевести в другую палату и
поместить его туда под чужим именем, несколько изменив дату приема.
Еще целый месяц Караева готовили по специальной программе.
Они вернулись в Москву, и лучшие психологи, бывшие разведчики-нелегалы,
специалисты по Болгарии и Турции, и все, кто нужен был для его сложной работы,
снова и снова встречались с ним, отдавая свои знания и опыт этому молодому
человеку. К концу месяца он был напичкан чужими знаниями почти до предела. Он
уже забыл о собственных воспоминаниях, ошибках, собственном жизненном опыте,
который начинал казаться нереальным и придуманным. Теперь он помнил лишь раннее
детство в Филадельфии, и свою многолетнюю жизнь в городке с таким смешным
названием — Елин-Пелин.
Наконец, в последний день перед отъездом он узнал, что с ним
хочет встретиться сам Председатель КГБ СССР. Был готов к визиту столь высокого
гостя, но Андропов появился неожиданно, когда он только начинал бриться. Они
говорили недолго, минут пять-десять, после чего Председатель уехал.
На следующий день начались активные мероприятия по внедрению
Караева в Турцию. Он прилетел вместе с Трапаковым в Киев. Именно там должны
были сделать операцию на его черепе и ноге, имитируя попадание в автомобильную
катастрофу. И он, здоровый молодой человек, никогда прежде не лежавший в
больницах, и даже не болевший, лег на больничную койку и вдохнул сладковатый
аромат, исходивший из этой непонятной маски. Об уколах в семьдесят четвертом
году еще всерьез не говорили.
Он проснулся через сутки с непривычным ощущением сухости во
рту. Болели голова и все тело, словно он совершил многокилометровый кросс Как
ни странно, но левая нога, над которой потрудились специалисты-хирурги из
больницы КГБ, совсем не болела, а вот правая, до которой никто не дотрагивался,
почему-то болела довольно ощутимо. Дотронувшись до перевязанной головы, он с
удивлением отметил, что голову ему выбрили, как это сделали с настоящим Кемалем
Асланом в Болгарии.
Он пролежал в больнице три дня. После этого повязки сняли и
он обнаружил у себя на черепе глубокие шрамы. Правда, голова уже не болела,
если не считать иногда привычных головных болей, которыми отстрадал с раннего
детства.
Через день он прилетел в Софию. Здесь ему предстояло
дальнейшее «излечение» от травмы. В больнице его сначала переодели, затем
отвезли в операционную, где снова забинтовали голову, вставили трубки в нос и в
рот, и в таком виде отвезли в палату, откуда за полчаса до этого незаметно был
перевезен подлинный Кемаль Аслан.
