Но звонить Тому он не хотел. Отправив сообщение в Канаду с
просьбой срочно выйти на связь, он три дня обдумывал сложившуюся ситуацию, пока
ему не позвонил сам Том.
— Вы виделись с нашими друзьями? — спросил его связной. Они
давно уже говорили на особом языке, понятном только им двоим.
— Нет, к сожалению не удалось. У них неприятность. Умер их
поставщик, — коротко сообщил он.
— Интересно, — сразу все понял Том, — как все это сложно,
Кемаль. Вам не кажется, что нужно что-то делать?
— Конечно, нужно, — согласился он, — но я не могу решить,
как правильнее поступить в этой ситуации.
— Я к вам приеду, — решительным тоном сказан Том, — нам
нужно вместе обсудить проблему.
— Хорошо, — обреченно согласился Кемаль, — я буду ждать вас
завтра у себя в офисе.
На следующий день Том прилетел. Они встретились недалеко от
Центрального парка, на восьмидесятой стрит, почти рядом со знаменитым на весь
мир музеем «Метрополитен Арт», известным многочисленными шедеврами, собранными
в его стенах. Музей располагался в южной части Центрального парка между
восьмидесятой и восемьдесят четвертой стрит и, кроме всех своих достоинств
внутри здания, выделялся и величественной архитектурой, вобравшей в себя лучшие
достижения американского зодчества конца девятнадцатого века. Здание музея
затем неоднократно перестраивалось, и стеклянная крыша над мощной колоннадой
«Метрополитена» должна была символизировать новые веяния в архитектуре и
создавала необходимый простор и большое пространство для экспонатов музея. По
предложению Кемаля они пошли в музей, где решили спокойно поговорить.
Он любил бывать здесь. Этот музей был зримым свидетельством
человеческой славы. Входивший в число самых крупных музеев мира, он потерял
право называться только музеем даже такой великой и богатой страны, как
Соединенные Штаты. Подобно Лувру или Эрмитажу, он был достоянием всего
человечества. И в полной мере осознавая себя этим достоянием, он помогал любому
пришедшему сюда посетителю ощутить мощь и разум человеческой мысли, помогал
выстоять и победить столь тщедушному существу, как человек, казалось обреченный
с самого рождения на смерть и забвение, но попирающий века и тысячелетия своим
гением и трудом.
Здесь было представлено все — от египетских пирамид и
древних греков до современного искусства. Лучшие полотна Рембрандта, Рафаэля,
Босха, Брейгеля казались несокрушимым гимном человеческим чувствам. Но больше
всего Кемаль любил творчество импрессионистов, столь блестяще представленное в
музее. Он поднимался на второй этаж, где были расположены залы с картинами
импрессионистов и снова и снова погружался в сладостный мир искусства.
Тулуз-Лотрек и Сезанн, Монэ и Гоген, Сера и Ренуар. Он мог любоваться их мастерством
вечно, такое наслаждение получал он от этого совершенства.
Они поднимались по лестницам, после того как сдали свою
верхнюю одежду, купили билеты и прицепили к лацканам пиджаков фирменные значки
музея. Кемаль хотел провести Тома, никогда не бывавшего здесь, в залы
импрессионистов и потому так нетерпеливо проходил остальные, не давая своему
связному даже оглядеться, хотя Том и не собирался задерживаться. Его мало
волновали картины. Его больше интересовал сегодняшний разговор с Кемалем. Он
приехал в Америку, уже имея солидный стаж работы и практику за рубежом. Он
приобрел опыт, но потерял способность радоваться увиденному и какую-то детскую
познавательность. За все в этой жизни следовало платить. Опытом люди часто
называют устоявшуюся привычку, а выход из детского возраста почему-то нарекли
переходным периодом. Может, все гении человечества счастливо избежали этого
переходного периода, получив уникальную возможность остаться в своем детстве и
осознавать мир с уникальной детской непосредственностью и радостью. Том был
лишен этого. И потому, он шел по залам, даже не обращая внимания на картины,
лишь сознавая, что место выбранное для встречи действительно удобно, так как в
этих залах трудно спрятаться человеку, решившему подслушать их разговор.
В отличие от него, Кемаль попал в Америку совсем молодым
человеком, что требовалось по легенде. И, несмотря на строгий отбор в КГБ и
суровую подготовку, сумел сохранить в душе удивительное чувство прекрасного.
Попав впервые в этот город, такой огромный и такой непонятный одновременно, он
поспешил в этот музей, чтобы увидеть воочию картины, о которых он мог лишь
слышать. И увиденное потрясло его.
— Ты пытался выйти на связь со своим связным? — спросил его
Том, когда они уже поднялись на второй этаж.
— Он умер. Нет, его не убили, — сразу поправился Кемаль,
заметив выражение лица помощника, — он действительно умер в больнице. И перед
смертью просил предупредить о предстоящей операции.
— Кого просил? — не понял Том.
— Свою соседку. Свое завещание на нее он переписал.
— И ты разговаривал с этой соседкой? — Том остановился в
изумления.
— Не останавливайся, — попросил Кемаль, — я хочу показать
тебе картины импрессионистов. Идем дальше.
— О чем вы с ней говорили? Она сказала тебе пароль? —
прошипел рассерженный Том. Он отвечал и за безопасность Кемаля.
— Сказала. Только успокойся. Ничего страшного не произошло.
Он сообщил ей пароль с таким расчетом, чтобы она ничего не поняла. Она ничего и
не поняла. Просто рассказала мне о его болезни и смерти. По-настоящему он
герой, о котором никто никогда не узнает. И это очень обидно.
— Этот «герой» оставил нас без связи, — фыркнул Том, — что
думаешь делать?
— Пока не знаю. У меня есть канал чрезвычайной связи на
самый крайний случай. Но меня предупреждали, что в таком случае сообщение может
дойти не очень быстро. Этот канал был для исключительных случаев, если мне
нужно, не привлекая к себе внимания попросить новую связь или…
Он вдруг замолчал.
— Или… что?
— Или если я почувствую, что не могу больше тебе доверять, —
честно ответил Кемаль.
— В честной игре наших шефов нельзя упрекнуть, — вздохнул
Том, — они всегда придумают какую-нибудь пакость. Ты уже отправил сообщение?
— Конечно. Как только прилетел в Нью-Йорк. Мы уже пришли.
Посмотри, какая прелесть. Это «Две таитянки» Гогена.
Том равнодушно пожал плечами.
— Ничего особенного. Просто некрасивые бабы с грудями. Я
такие вещи совсем не понимаю. Ну, что интересного в этих мордастых и грудастых
женщинах?
— Ты с ума сошел, Том, — воскликнул пораженный Кемаль, — нам
же читали лекции по эстетике, по мировой культуре.
— А я на них всегда спал. Меня это как-то не очень
интересовало, — признался Том, — ты думаешь, эта соседка не была подставкой
американцев?
— Не была, я проверял, — успокоил его Кемаль, — ты лучше
посмотри сюда. Это Тулуз-Лотрек. Его знаменитый «Флирт». Портрет называется —
Англичанин господин Уорнер в «Мулен Руж».
