– Ну хорошо, я тебя люблю! Но, ради бога, поговорим о чем-нибудь другом. Умоляю!
– Какой ты жестокий!
– Нет, неправда. Я совсем не жестокий. Только… только… Как ты не можешь понять, что…
– Ах, я все понимаю… прекрасно понимаю, что ты разлюбил меня. Если бы ты знал, как мне больно!
– Перестань, Христиана, прошу тебя, пощади мои нервы! Если б ты знала, до чего неумно ты себя ведешь!
– Боже мой! Если бы ты любил меня, ты никогда бы этого не сказал.
– Да черт возьми, если бы я тебя разлюбил, так ни за что бы сюда не приехал!
– Ну, не сердись. Ведь ты мой, такой мне близкий, и я тоже вся принадлежу тебе. Наш ребеночек связывает нас нерасторжимыми узами. А все-таки… если когда-нибудь… если придет такой день, что ты разлюбишь меня, ты скажешь мне это? Обещаешь?
– Обещаю.
– Поклянись.
– Клянусь.
– Но даже и тогда мы останемся друзьями. Ведь правда?
– Разумеется, останемся друзьями.
– В тот день, когда ты почувствуешь, что уже не любишь меня настоящей любовью, ты придешь ко мне и скажешь: «Милая моя Христиана, я очень тебя люблю, но это уже не то, что прежде. Будем друзьями, только друзьями».
– Ну конечно, обещаю тебе.
– Даешь слово?
– Даю.
– И все же мне будет очень, очень горько! Как ты любил меня в прошлом году!
У дверей раздался голос лакея:
– Герцогиня де Рамас-Альдаварра!
Она пришла запросто, по-соседски; Христиана каждый вечер принимала у себя курортную знать, как владетельные особы принимают заезжих гостей в своем королевстве.
За прекрасной испанкой следовал с покорной улыбкой доктор Мадзелли. Хозяйка и гостья пожали друг другу руки, сели и завели разговор.
Андермат позвал Поля:
– Дорогой друг, идите к нам! Мадемуазель Ориоль замечательно гадает на картах. Она столько мне тут предсказала!
И, взяв его под руку, Андермат добавил:
– Удивительный вы человек! В Париже мы вас видели раз в месяц, и того реже, несмотря на усердные приглашения моей жены. Чтобы вытащить вас сюда, нам пришлось бомбардировать вас письмами. А с тех пор, как вы приехали, у вас такой унылый вид, словно вы ежедневно теряете по миллиону. Что с вами? Вас беспокоит какая-нибудь неприятность? Скажите, не скрывайте! Может быть, удастся помочь вам.
– Ну что вы, дорогой, никаких неприятностей у меня нет. Если я не часто бывал у вас в Париже… так ведь это Париж… сами понимаете!
– Еще бы! Конечно, понимаю… Ну хоть здесь-то встряхнитесь, будьте повеселее. Я тут затеваю два-три праздника. Надеюсь, они пройдут удачно.
Лакей доложил:
– Госпожа Барр и профессор Клош.
Клош пришел со своей дочерью, молодой и вызывающе кокетливой рыжеволосой вдовушкой. И тотчас же лакей выкрикнул:
– Профессор Ма-Руссель.
Со вторым профессором явилась его жена, бледная перезрелая дама с гладкими начесами на висках.
Профессор Ремюзо накануне уехал, купив дачу, в которой он жил, и, как говорили, на очень выгодных условиях. Двум его коллегам очень хотелось узнать, что это за условия, но Андермат ответил только:
– О, мы очень легко договорились к обоюдной выгоде! Если вы пожелаете последовать его примеру, – пожалуйста, можно будет столковаться… Когда надумаете, сообщите мне, и мы побеседуем.
Затем явился доктор Латон, а за ним доктор Онора без супруги – он никогда не показывался с ней в обществе.
В гостиной раздавался теперь разноголосый гул разговоров. Гонтран не отходил от Луизы, тихо говорил ей что-то, наклоняясь к ее плечу, и время от времени, смеясь, пояснял тем, кто проходил мимо них:
– Стараюсь покорить своего врага!
Мадзелли подсел к дочери профессора Клоша, он уже несколько дней ходил за ней по пятам, и бойкая вдовушка кокетничала с новым поклонником напропалую.
Герцогиня искоса следила за ними, раздувая ноздри, еле скрывая раздражение. Вдруг она встала, прошла через всю гостиную и, прервав уединенную беседу своего врача с рыжеволосой красоткой, властно заявила:
– Мадзелли, не пора ли нам домой?… Мне что-то нездоровится.
Лишь только они ушли, Христиана, подойдя к Полю, сказала:
– Бедняжка! Как она, должно быть, страдает!
Он опрометчиво спросил:
– Кто страдает?
– Герцогиня! Разве вы не заметили, что она ревнует?
Поль резко ответил:
– Ну, если вы приметесь оплакивать всех назойливых любовниц, у вас и слез не хватит.
Христиана отошла от него, готовая в самом деле заплакать, – такими жестокими были для нее эти слова, и, сев подле Шарлотты Ориоль, оставшейся в одиночестве, удивленно и растерянно смотревшей на Гонтрана, она высказала горькую, непонятную для этой девочки мысль:
– Бывают дни, когда хочется умереть.
Андермат в кружке медиков рассказывал о необыкновенном исцелении старика Кловиса, у которого парализованные ноги уже начали оживать. Он говорил с таким жаром, что никто не мог бы усомниться в его искренности.
С тех пор, как он разгадал уловку двух Ориолей и мнимого паралитика, и понял, что в прошлом году его обвели вокруг пальца, воспользовавшись его страстным желанием уверовать в целительное действие источника, и особенно с тех пор, как ему пришлось откупиться деньгами от коварных причитаний старика, он превратил папашу Кловиса в могущественное средство рекламы и теперь сам великолепно разыгрывал комедию.
Вернулся Мадзелли, освободившись от своей пациентки, которую он проводил домой.
Гонтран подхватил его под руку:
– Доктор-обольститель, прошу совета! Которая из двух девочек Ориолей лучше, а? Вы бы которую выбрали?
Красавец врач шепнул ему на ухо:
– В любовницы – младшую, в жены – старшую.
Гонтран рассмеялся:
– Смотрите-ка! Мы сошлись во мнении. Очень рад!
Затем он подошел к сестре, разговаривавшей с Шарлоттой.
– Знаешь что? Я придумал хорошую прогулку. Поедемте в четверг на Пюи-де-ла-Нюжер. Это самый красивый вулкан во всей цепи. Все согласны. Поедем?
Христиана сказала равнодушным тоном:
– Мне все равно. Как вы хотите.
Но тут подошли проститься профессор Клош со своей дочерью, и Мадзелли, предложив проводить их, вышел вслед за вдовушкой.
Через несколько минут разошлись и остальные гости, так как Христиана ложилась спать в одиннадцать часов.
Маркиз, Поль и Гонтран пошли проводить сестер Ориоль. Гонтран и Луиза шли впереди, а Бретиньи в нескольких шагах от них вел под руку Шарлотту и чувствовал, что рука ее слегка дрожит.
