Заплатив, она вышла с полной сеткой. Зашла в соседнюю
лавочку купить яиц, а потом пошла вниз по улице в сторону кондитерской — там
продавалось столь любимое им шоколадное печенье. Над головой простиралось
играющее всеми цветами вечернее небо, вокруг витали ароматы свежего хлеба,
колбас, кофе «Эспрессо» — это из соседних кафе. Иногда к ним примешивался запах
марихуаны. Стоял чудный сентябрь: было все еще тепло, но вечерняя прохлада уже
начинала насыщать воздух свежестью, и розовые тона неба казались от нее еще
нежнее — это напоминало ранние акварели Марка. Воркуя, голуби вперевалку разгуливали
по улицам. У стен застыли велосипеды. То здесь, то там девочки прыгали через
скакалку.
— Что ты принесла? — Марк лежал на полу и курил.
— То, что ты заказывал. Наше обычное меню: омар, икра,
бифштекс. — Послав ему воздушный поцелуй, она поставила пакеты на узкий
кухонный стол.
— Серьезно? Ты купила бифштекс? — В его голосе
звучало скорее разочарование, чем предвкушение.
— Нет. Фьорелла сказала, что мы мало едим салями, ну я
и купила целую тонну.
— Хорошо. Надо полагать, она разбирается.
До появления Кизии он жил на консервированных бобах и
шоколадном печенье. Фьорелла была одним из многочисленных подарков Кизии,
частью ее тайны.
— Конечно, разбирается. Еще как разбирается.
— И ты тоже отлично разбираешься.
Она стояла в дверях, глаза ее блестели в наполняющих комнату
сумерках. Глядя на распростертого на полу Марка, она сказала:
— Знаешь, иногда мне кажется, что я и в самом деле
люблю тебя, Марк.
— Мне тоже иногда кажется, что я люблю тебя.
Во взглядах, которыми они обменялись, звучало многое. В них
не было места раздражению, напряженности, нервозности. Не было глубины чувства,
но не было и кокетства. Одно лишь признание: я очень ценю, что я с тобой.
— Хочешь, пойдем погуляем, Кизия?
— Погуляем, — повторила она по-итальянски, и он
ласково рассмеялся. Она всегда называла прогулку по-итальянски и объясняла это
так: — Там, в Нью-Йорке, люди ходят. Бегают. Они ненормальные. Здесь, в Сохо,
пока еще понимают, что значит жить! В Европе тоже понимают это. Итальянцы
каждый вечер выходят в сумерках на прогулку, а еще в полдень по воскресеньям —
в этих забавных маленьких городках, где большинство женщин носят черное, а
мужчины — шляпы, белые рубашки, мешковатые костюмы и не надевают галстуков.
Гордые земледельцы, добродетельные люди. Они глазеют по сторонам, приветствуют
знакомых. И делают это так, словно выполняют важный обряд. Это ритуал,
многовековая традиция, и мне это очень нравится.
— Ну, пошли. — Он поднялся, потянулся и обнял ее
за плечи. — Поедим, когда вернемся.
Кизия понимала, что имеется в виду. Одиннадцать, может, и
двенадцать часов. Сначала они будут гулять, потом встретят друзей и остановятся
на улице поболтать. Станет темно, и они зайдут к кому-нибудь из друзей Марка,
чтобы взглянуть, как продвигается работа, и в конце концов в студии соберется
столько народу, что они решат пойти посидеть в «Партридж» и выпить там вина. А
через несколько часов выяснится, что все умирают с голоду, и Кизии придется
кормить девять человек. В комнате будут гореть свечи, играть музыка, звучать
смех и гитара, и все будут передавать друг другу сигареты с травкой. Призванные
разговорами, в комнате будут витать духи Клее, Руссо, Кассата и Поллока.
Наверное, таким был Париж во времена импрессионистов. Изгои официального
искусства, они собирались вместе, создавая свой собственный мир, в котором
дарили друг другу смех, мужество и надежды… в ожидании дня, когда кто-нибудь
откроет их и сделает знаменитыми, а вместо шоколадного печенья они будут есть
икру. Ради них самих Кизия надеялась, что этого не случится, — никогда они
не покинут свои пыльные студии, где сами собой возникают волшебные вечера,
подобные этому; ведь тогда им придется облачиться в смокинги, улыбки их станут
сухими, а глаза — печальными. Они будут ужинать в «21», танцевать в «Эль
Марокко» и ходить на приемы вроде вчерашнего.
Но Парк-авеню далеко от Сохо. Это другая Вселенная. А воздух
все еще полон летнего тепла, и ночь освещена улыбками.
— Куда ты, любовь моя?
— Есть дела дома.
— Тогда пока. — Он уже не интересовался ею,
всецело поглощенный гуашью.
Кизия поцеловала его на прощание, окинула комнату быстрым,
внимательным взглядом. Ей было противно возвращаться домой. Все время возникало
чувство, что она не сможет вернуться обратно. Вдруг кто-то откроет ее секрет,
узнает, где она бывает, и помешает ей прийти сюда еще раз. Мысль эта повергала
в ужас. Ей необходимо возвращаться — она не может без Сохо, ей нужен Марк, и ей
уже не обойтись без всего, что с этим связано. Кто может помешать ей? Эдвард?
Призрак ее отца? Вздор. Ей двадцать девять лет. И все равно, уходя из Сохо, она
не могла избавиться от ощущения, что пересекает вражескую границу, чтобы вести
разведку за железным занавесом. Ее развлекали подобные фантазии. А спокойствие,
с которым Марк воспринимал ее исчезновения и возвращения, облегчало путешествия
из мира в мир. Она смеялась над собой, легко сбегая по лестнице.
Стояло яркое солнечное утро. Кизия вышла из подземки за три
квартала от своего дома и быстро пошла по Лексингтон-авеню и Семьдесят
четвертой. Медсестры из Леннокс Хилл торопились на обед, посетители магазинов к
полудню выглядели измученными, злобно выли машины. Все здесь двигались в
убыстренном темпе. Было темнее, грязнее и шумнее, чем в Сохо.
Привратник открыл перед нею дверь и, приветствуя,
прикоснулся к фуражке. В холодильнике, заведенном управляющим дома специально
для таких случаев, хранились для нее цветы. Боже упаси, если они завянут, пока
мадам посещает парикмахера или Сохо. Привычная белая коробка от Уита.
Кизия, взглянув на часы, быстренько прикинула свои дела. В
течение дня надо сделать кое-какие звонки, охотясь за лакомыми кусочками для
колонки Мартина Хэллама. А тот материал, что уже закончен, передать агенту по
телефону. Быстренько принять ванну, а затем бегом на встречу по организации
бала в пользу больных артритом. Первая встреча в этом году и отличный материал
для Мартина Хэллама. В пять часов можно снова пойти в Сохо, купить провизию у
Фьореллы и быть готовой к вечерней прогулке с Марком. Великолепно.
Дома телефонная служба сообщила, что ей несколько раз
звонили. Эдвард, два раза Марина и Уит — он интересовался, не изменились ли их
планы на завтрашний вечер. Кизия перезвонила ему, пообещала завтра быть
полностью в его распоряжении, поблагодарила за розы и внимательно выслушала,
как он скучает по ней. Через пять минут она уже лежала в ванне, совершенно
забыв про Уита, а через пятнадцать вытиралась большим белым полотенцем с
розовой монограммой.
Встреча проходила дома у Элизабет Морган. Миссис Энджиер
Уимпл Морган III. Она была ровесницей Кизии, но выглядела лет на десять старше.
Муж был старше ее вдвое. Она стала его третьей женой; две предыдущие
благополучно умерли, существенно увеличив его состояние. Элизабет все еще
занималась переделкой дома. По ее словам, «чтобы найти именно то, что нужно,
уходит целая вечность».
