— Здесь? — спросила она удивленно.
— Нет, глупышка, не здесь. В Гарлеме.
— Звучит соблазнительно. — Она взглянула на него с
улыбкой. Идея заинтриговала ее.
— Он красивый парень. Этакий пижон. Думаю, тебе
понравится.
— Возможно. — Они обменялись ласковыми взглядами,
в которых словно отразилась теплота солнечного дня.
— Не слишком ли вызывающим будет наше появление там в
лимузине?
Он тряхнул головой и взял счет.
— Мы отошлем Дживеса домой и возьмем такси.
— К черту!
— Ты хочешь ехать в лимузине? — На это он не
рассчитывал. Но, может, она просто не знает иного способа передвижения?
— Конечно нет, дурачок. Мы поедем в метро. Это быстрее
и удобнее. И намного благоразумнее.
— Нет, вы только послушайте! «Благоразумнее»! Ты хочешь
ехать в метро? — Он стоял и смотрел на нее сверху вниз. Оба смеялись.
Кизия полна неожиданностей.
— Как, по-твоему, я ездила в Сохо? Летала на реактивном
самолете?
— Думаю, на своем собственном.
— Конечно. Давай отделаемся от Дживеса и прогуляемся.
Шофер приподнял на прощание шляпу и мгновенно испарился.
Ленивой походкой они двинулись к метро, спустились вниз, купили жетоны, крекеры
и кока-колу.
На Сто двадцать пятой улице вышли из вагона, и Люк под руку
вывел ее по лестнице наружу.
— Отсюда несколько кварталов.
— Подумай еще раз, Люк, ты уверен, что он дома?
— Мы идем туда, где он работает, и, конечно, застанем
его там. Его невозможно вытащить из этого проклятого места даже поесть.
Люк неожиданно распрямился, расправил плечи, почувствовал
себя намного увереннее. На нем был знакомый твидовый пиджак и джинсы. Гарлем.
Долгий путь от дома. Для Кизии. Ему все это немного знакомо. Но он проявлял
осторожность и знал почему.
— Лукас, у тебя здесь другая походка.
— С этим придется смириться. Не могу отделаться от
воспоминаний о Кью.
— Сан-Квентине? — Он кивнул. Они свернули за угол.
Лукас посмотрел на здание и остановился.
— Ну вот, малышка, мы и добрались. — Они стояли
перед разрушающимся каменным зданием коричневого цвета, на котором едва
читалась полуобгоревшая надпись: «Дом примирения». Взглянув на здание, Кизия не
посмела бы утверждать, что примирение действительно благосклонно к этому дому.
Он выпустил ее руку, обнял за плечи, и они стали подниматься
по лестнице. Два черных подростка и девочка из Пуэрто-Рико с криком и смехом
выскочили из дверей. Девочка убегала от ребят, хотя и не слишком старательно.
Кизия рассмеялась, взглянув на Лукаса.
— Ну и что же здесь особенного? Люк не ответил на
улыбку.
— Отбросы, толкачи, вербовщики, сводники, наркоманы,
уличные драки… И не поддавайся фантастическим идеям. Если Алехандро тебе
понравится, не приезжай к нему сюда после моего отъезда. Позвони, и он приедет
к тебе. Здесь не твой мир.
— Ты хочешь сказать — твой? — Она не обратила
внимания на его назидательную речь. Она взрослая девочка, жила как-то и до
встречи с Люком. Пусть не в Гарлеме.
— Значит, это твой мир, — повторила она. Он не
больше ее подходил для Гарлема.
— Был моим, сейчас нет. Хотя дела здесь остались. Все
просто. — Он придержал дверь, пока она не вошла. По его тону Кизия поняла,
что Люк имеет в виду только деловые контакты.
В коридоре, оклеенном причудливыми плакатами, витал тяжелый
запах мочи и свежей травы. Пространство между плакатами украшали рисунки.
Защитные колпаки на электролампочках были разбиты, из огнетушителей торчали
бумажные цветы.
Красивая надпись приглашала: «Добро пожаловать в „Дом
примирения“! Мы любим вас!» Кто-то зачеркнул «любим» и написал «трахаем». Держа
Кизию за руку, Люк направился к узкой лестнице. Напряжение покидало его.
Уличный агитатор наносит социальный визит в Гарлем. Неожиданно вспомнив легенды
о Старом Западе, она рассмеялась.
— Что смешного, малышка? — С высоты своего
огромного роста он смотрел, как она взбиралась по лестнице, легкая, смеющаяся,
счастливая.
— Ты Маршал Диллон. Временами ты выглядишь как
законченный бунтарь.
— Неужели?
— Да. — Она потянулась к нему, он наклонился,
чтобы поцеловать ее.
— Мне это нравится. Очень нравится. — И как только
она приблизилась, он начал нежно гладить ее по спине и осторожно подталкивать к
неплотно закрытой двери.
— Ты уверен, что он здесь? — Кизия вдруг
почувствовала робость.
— Уверен. Он всегда здесь, этот глупец. Губит себя в
этом паршивом доме. Губит сердце, душу. Впрочем, увидишь сама.
На двери табличка: «Алехандро Видал». На этот раз ни
обещаний, ни лозунгов, ни рисунков. Только надпись. Имя.
Кизия думала, что Люк постучит в дверь. Но вместо этого он
изо всей силы пнул дверь ногой и, когда она распахнулась, шагнул через порог.
Сухощавый мексиканец удивленно поднялся из-за стола и вдруг
расхохотался.
— Люк, старый черт, как поживаешь? Мне следовало
догадаться, что это ты. А я на мгновение подумал, что они наконец пришли за
мной.
Небольшой, голубоглазый, бородатый, он восторженно смотрел
на Люка, пересекающего комнату. Тот подошел к столу и обнял друга. Несколько
минут мужчины не обращали на Кизию внимания, и она успела разглядеть человека,
оказавшегося в медвежьих объятиях Люка. В комнате раздавались восклицания: «Que
pasa, hombre?» (Что такое, приятель? (исп.)), мексиканские ругательства. Смесь
слабого испанского Алехандро с ломаным испанским Люка, которому тот научился в
тюрьме. Двусмысленные шутки, невразумительный диалект, состоящий из смеси мексиканского,
тюремного и калифорнийского. Их говор был для Кизии китайской грамотой.
Неожиданно Кизия оказалась под прицелом добрых улыбок и мягких взглядов друзей.
Лицо Алехандро привлекало к себе. Он был из породы тех, кому доверяют свои
заботы и отдают сердца. Как Христу или священнику. Он смотрел на Кизию с
застенчивой улыбкой.
— Привет. Этот неотесанный злодей, видимо, так и не
догадается познакомить нас. Я — Алехандро.
— Я — Кизия. — Она протянула руку, он пожал ее.
Церемонный обмен рукопожатиями их рассмешил. Алехандро
предложил гостям два стула — больше в комнате не было, — а сам уселся на
стол.
Он был человек среднего роста, слабого сложения — в
сравнении с Люком он выглядел карликом. Но телосложение ни при чем. Глаза.
Нежные, всезнающие. Они не пронизывали и не притягивали — вы с радостью тонули
в них. Алехандро излучал теплоту. Ласковый смех, улыбка, взгляд. Это был
человек, немало повидавший на своем веку, но без тени цинизма. Благородный
человек, умеющий понять и проявить глубокое сострадание. Чувство юмора помогало
ему преодолевать жизненные невзгоды.
