— Ты сожалеешь о прошлом, Кизия?
Он с ужасом ждал ее реакции. Опять он не то спросил.
Господи, как же трудно с ней говорить. Пытка, а не ланч.
— Если ты имеешь в виду Лукаса, Эдвард, — конечно,
нет. Он — единственное светлое пятно в моей жизни за последние десять или
двадцать, а может быть, и за все мои тридцать лет. Я могу жалеть только об
аннулировании досрочного освобождения. Я ничего не могу с этим сделать. И никто
не может. Это решение не подлежит апелляции.
— Понимаю. Я не представлял, что ты до сих пор так
сильно вовлечена в эту… эту проблему. Я думал, что после…
Она с досадой посмотрела на него, и он замолчал на
полуслове.
— Ты неправильно думал. И чтобы ты не умер от шока,
прочитав об этом в газетах, я тебе скажу, что скоро туда вернусь.
— Бога ради, зачем?
Он говорил приглушенно, чтобы никто не мог их слышать. Кизия
ответила как обычно.
— Чтобы увидеть его, конечно. Я тебе уже сказала, что
не собираюсь это обсуждать. И знаешь что, Эдвард? Я нахожу, что это не предмет
для разговора с тобой, а наш ланч невыносимо скучен. И вообще, дорогой, с меня
достаточно.
Ее голос неприятно зазвенел, Эдвард почувствовал, как давит
накрахмаленный воротничок. Невыносимо.
Она осушила свой бокал и снова посмотрела на него каким-то
странным взглядом.
— Кизия, тебе плохо? Ты вдруг побледнела. — Он был
очень обеспокоен.
— Нет, все нормально.
— Вызвать тебе такси?
— Да, мне, наверно, лучше уйти. Откровенно говоря,
такое напряжение! Эта гадина из журнала следит за нами с тех пор, как мы сели,
и теперь мне кажется, что все здесь уставились на меня с любопытством. Я с
трудом сдерживаюсь, чтобы не встать и не послать всех к черту.
Эдвард побелел.
— Нет, Кизия, только не это.
— Какого черта, дорогой, почему нет?
Она опять играла его чувствами, и так грубо. Ну почему?
Почему она так поступает с ним? Разве не знает, что он переживает, что сердце
его разбито… что белые рубашки и элегантные темные костюмы скрывают живого
человека… мужчину. Слезы навернулись ему на глаза, а в голосе послышалась
резкость, когда он не спеша встал и подал Кизии руку. Кизия сразу почувствовала
в нем перемену.
— Кизия, я провожу тебя.
Она с трудом расслышала слова, но тон, которым они были
произнесены, не оставлял сомнений: от нее отделывались, как от своенравного
ребенка.
— Ты очень рассердился? — спросила она шепотом,
пока он помогал ей надеть манто. Теперь она испугалась. Она только хотела
поиграть… хотела… уколоть… Они оба знали это.
— Нет, просто чувствую неловкость. За тебя.
Крепко держа ее за локоть, он подвел Кизию к двери. На этом
отрезке пути у нее не было ни единого шанса что-нибудь выкинуть. Она
чувствовала себя странно спокойной. Он улыбался налево и направо ледяной
улыбкой, пока они шли к выходу. Эдварду не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал,
будто между ними что-то произошло. Кизия выглядела ужасно.
Они задержались на минуту в гардеробе, пока он ждал свое
пальто и шляпу.
— Эдвард, я… — Она вдруг начала плакать и повисла на
его руке.
С него довольно. Он не мог больше этого вынести.
Рукой в черной замшевой перчатке она смахнула слезы. И
выдавила холодную улыбку.
— Куда ты направишься отсюда? Надеюсь, что домой. Тебе
надо лечь.
Он хотел еще добавить «и взять себя в руки», но промолчал,
хотя все можно было прочесть по его глазам.
— Вообще-то я хотела заглянуть на собрание
благотворительного общества, но не знаю, в состоянии ли.
— Думаю, что нет.
— Но я там так давно не была, — сказала Кизия и
подумала, что надо заменить Тиффани на этих местных светских попойках…
Проклятые старые калоши! О Господи, что, если она сказала… что, если… Ее
бросило в жар, она почувствовала, что подступает тошнота, ей может стать плохо.
Вот был бы материал для газет!
Эдвард снова взял ее за локоть и вывел на улицу. Холодный
воздух немного освежил. Она сделала глубокий вдох и почувствовала себя лучше.
— Ты хоть представляешь, каково смотреть на то, что ты
делаешь с собой? Из-за… из-за…
Она смотрела ему в глаза, но он не мог остановиться.
— Из-за какого-то ничтожества. Кизия, остановись, ради
Бога. Напиши ему, скажи, что не хочешь его больше видеть. Скажи…
Она холодно перебила его:
— Не хочешь ли ты сказать, что мне следует выбирать?
Она остановилась, устремив на него взгляд.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он,
почувствовав, как по спине бежит холодок.
— Ты прекрасно знаешь что. Я должна выбирать. Эдвард,
между твоей дружбой и его любовью?
Он хотел сказать: «Между моей любовью или его любовью», но
не мог.
— Если ты хочешь сказать это… тогда я скажу тебе: «До
свидания».
И прежде чем Эдвард успел ответить, она вырвала свою руку и
остановила проезжавшее мимо такси. Завизжали тормоза.
— Нет, Кизия я…
— До скорого, дорогой.
Не дав ему опомниться, она чмокнула его в щеку и быстро
скользнула в такси. Прежде чем он успел что-нибудь сообразить, она исчезла.
Исчезла… «Тогда я скажу тебе: „До свидания“. Как она могла? И так хладнокровно,
без всяких эмоций».
Чего он не знал, так это того, что Кизия не променяет Люка
ни на кого. Даже на него. Люк помог ей найти себя. Она была ему благодарна и не
могла его оставить. Даже ради Эдварда. Сидя сейчас одна в такси, она хотела
только одного — умереть. Она сделала это. Она убила его. Убила Эдварда. Это
было все равно что убить отца, снова убить Тиффани. Почему все время кто-то
должен страдать? Она сдерживала рыдания. И почему Эдвард? Почему он? Кизия
знала, что, кроме нее, у него никого нет. Может, так и должно быть? Она не
могла оставить Люка, и, если бы речь шла только о долге, Эдвард бы понял. Он
всегда был таким сильным, мог все перенести. Он всегда справлялся с такими
вещами. Он понял.
Кизия не знала, что остаток дня он провел, бродя по улицам,
всматриваясь в лица, разглядывая женщин и думая о ней.
Машина остановилась по указанному адресу на Пятой авеню. Она
приехала как раз вовремя, чтобы успеть на встречу. Сейчас все начнут
собираться. Расплачиваясь с шофером, она представила себе все эти физиономии…
норковые манто… сапфиры… изумруды… Она почувствовала, что начинает паниковать.
Ланч с Эдвардом измотал ее, ей было трудно справиться с собой. Перед тем как
войти в здание, она помедлила. И вдруг приняла решение не идти. Достаточно с
нее любопытных взглядов в «Ля Гренвиль». Если бы еще можно было держаться от
всех на расстоянии. Но так не получится. Они немедленно налетят на нее со
своими бесцеремонными вопросами и ухмылками. И все они, безусловно, видели в
газете фото, на котором она, потерявшая сознание, запечатлена на суде. Это
невозможно выдержать.
