— А может, Кузнецова или Жукова. Иванова подходит. Сидорова тоже. Все, как одна, «ова»!
— Володь, ну ты чего? Если Митрофанова пропуск вытащила, а это она, потому что рука совершенно точно ее, значит, у нее были на то какие-то основания! А какие могут быть основания, кроме ее фамилии?! По ее пропуску все бы догадались, что он к ней шел!
Береговой рассматривал фотографию руки в белой манжете, зажавшей пластмассовую карточку.
Неужели Ольга права?.. Неужели Митрофанова как-то причастна к убийству?.. Ну, может, не причастна, а замешана?.. Ну, допустим, не замешана, но имеет какое-то отношение?..
Это все меняет, если оно так. Если так, значит…
В эту секунду спокойный и умиротворенный «Чили» всколыхнулся, как сонный пруд, в который шлепнулась жаба. Дверь широко и резко распахнулась, сквозняком отдернуло золотистую гаремную штору, и появилась Митрофанова, что-то громко вещавшая в мобильный телефон.
Береговой весь подобрался, турок замер за стойкой со своим кофейником, Надежда Кузьминична уронила свои бумаги, и даже писательница Поливанова, известная митрофановская подружка, не прерывая разговора со Стрешневым, посмотрела в ее сторону с неудовольствием.
— Саша, — оторвавшись от телефона, на весь «Чили» провозгласила Митрофанова, — я тебя никак не могу найти, а ты мне нужен!
— Здравствуй, солнышко, — проворковала Поливанова и двинулась к ней целоваться.
Береговой усмехнулся не без яда. «Солнышко», произнесенное густым Маниным контральто, прозвучало как-то на редкость двусмысленно.
Облобызав Маню, Митрофанова окинула взглядом доселе вполне мирный издательский приют и на секунду задержала взор на уволенном Владимире Береговом. Уволенного Вадима Веселовского она, похоже, не заметила.
— Саш, у вас разговор еще надолго?
Вместо Стрешнева ответила — ясное дело! — Поливанова, попытавшаяся придать своему контральто немного легкомысленного дружелюбия:
— Нет, Катюшенька, мы уже заканчиваем. Это я его задержала, ты извини нас.
…Кто такая эта Катюшенька?! Нету у нас никакой Катюшеньки! Ах да. Митрофанова же Екатерина Петровна!.. Ясный хобот, Катюшенька — это она. Писательница Поливанова ее ласково так называет. Как можно быть ласковой… с Митрофановой?!
— Ну, хорошо, если ненадолго, — громогласно продолжала эта самая Катюшенька. — Саша, там с бумагами от Канторовича приехали, я к тебе направила, человек ждет. Надежда Кузьминична, ты бы зашла ко мне, когда… освободишься! — Это было сказано так, что всем сразу стало понятно: начальница абсолютно убеждена в том, что перед ней сплошь бездельники и тунеядцы, злоупотребляющие служебным положением и лояльностью руководства.
Нагнав на всех уныние, ввергнув в сознание крайней неполноценности и наведя, таким образом, должный порядок, Митрофанова уже совсем было вышла из «Чили», но решила поставить последнюю, так сказать, ударную точку. Или восклицательный знак.
Взявшись за позолоченную латунную ручку, искусно сделанную в виде слоновьего хобота, она помедлила, устремила взгляд в полумрак, в сторону самого дальнего дивана, где здоровенный Владимир Береговой пытался спрятаться за ноутбук, прищурилась и отчеканила:
— Вас ведь уволили, не правда ли?
Береговой медленно поднялся. Ноутбук он держал в руке.
В помещении стало очень тихо.
— Екатерина Петровна, — негромко и предостерегающе окликнул ее Стрешнев, но Митрофанова только повела плечом.
Нужно до конца разъяснить праздным сотрудникам, кто здесь главный — был, есть и будет всегда! Тем более повод отличный и объект вовремя подвернулся под руку, очень удобно получилось.
— Я прошу вас покинуть издательство, — продолжала чеканить Митрофанова. — Как ваша фамилия? Я все время забываю…
Береговой молчал.
— Впрочем, неважно. Вам здесь решительно нечего делать! И вам, — тут она перевела взор на Ольгу, — хорошо бы вернуться на рабочее место. Вы ведь пока еще здесь работаете!
На «пока еще» она приналегла голосом так, что стало понятно — дни сотрудницы редакции русской прозы сочтены. Совсем немного их осталось!..
Береговой громко вздохнул и с преувеличенной аккуратностью положил ноутбук на диван. И пошел прямо на Митрофанову.
Вид у него был устрашающий.
У Ольги задрожали колени — на самом деле задрожали, она даже не смогла встать. Попробовала было, и не смогла.
Со всех сторон наперерез Береговому бросились люди.
Митрофанова дрогнула и попятилась. Береговой все шел.
— Вы не имеете права оскорблять людей только потому, что вам это нравится! Вы не можете уволить всех, а мне уже наплевать! Наплевать!
— Володя, Володя, остановись!..
— Катюша, уходи, ты видишь, он не в себе!..
— Может, охрану вызвать? — гомонили вокруг.
Ольга вскочила, побежала и схватила Берегового за свитер. Он вырвался.
— Вы ведете себя как идиотка, как истеричка! Никто не виноват, что у вас преждевременный климакс! — Он сжал кулаки, кто-то за его спиной взвизгнул. — Вам нельзя с людьми работать, вам со свиньями надо! В навозе!!! Там вам самое место!!!
Митрофанова все пятилась, в глазах у нее появился ужас, но Береговой не видел никакого ее ужаса.
— Я раньше думал, что вы просто… дрянь, — он выплюнул это слово ей в лицо, — но вы не просто!.. Вы людей убиваете! И я это докажу!
Митрофанова уперлась спиной в стену, отступать было некуда. Беляев из службы безопасности медлил в отдалении и на помощь ей не спешил. Маня Поливанова порывалась кинуться, но Стрешнев крепко держал ее за руку.
Береговой постоял еще секунду — Катерине Петровне показалось, что он сейчас ее ударит. Она зажмурилась, и молнией мелькнувшая мысль о том, что на ней очки, и осколки стекол порежут глаза, и по щекам потечет кровь, была так страшна, что нечем стало дышать.
Бабахнула дверь.
Митрофанова медленно открыла глаза.
Береговой исчез, только колыхалась золотистая гаремная штора.
Чайник все никак не закипал, и от разгулявшегося к ночи ветра в кухоньке было холодно и сильно пахло улицей.
Екатерина Митрофанова, устав караулить чайник, присела боком к столу, переложила ложку и переставила чашку, посмотрела и вернула все на прежнее место — в новой редакции, переставленные по-другому, чашка и ложка выглядели не идеально.
Ей нужно было чем-то занять голову и руки, непрерывно двигаться, шебуршиться, и — самое главное! — не думать, и она, открыв ноутбук, проверила почту в пятый раз за вечер.
Из магазина белья прислали уведомление о распродаже. Стрешнев что-то спрашивал про бумаги от Канторовича. Маня Поливанова написала, что «никак не может прийти в себя после эпизода в «Чили».
