Митрофанова тоже не могла прийти в себя после этого самого «эпизода»!
Она аккуратно закрыла ноутбук, взяла ручку, салфетку и стала обводить на ней розы и лилии. Там, где рука промахивалась мимо лепестков, Митрофанова прилежно подштриховывала. С каждым штрихом розы и лилии становились все меньше похожи на цветы и все больше на ощетинившихся ежей.
— Я ни в чем не виновата, — вдруг сказала она громко, и мягкая слабая бумага порвалась у нее под рукой. — Я не виновата! Я больше не хочу! И не буду!
Проклятый чайник наконец-то закипел, она вскочила и, делая слишком много лишних движений, кое-как заварила успокоительный сбор — пустырник, боярышник и валерьянку, все в пакетиках.
В холодной кухне немедленно запахло больницей.
— Со мной все в порядке! — объявила Митрофанова еще громче прежнего. — Я просто устала. Мне нужно в отпуск, только и всего.
Ветер громыхал за окном, как будто старался вырвать из стены железный подоконник.
Зазвонил телефон, и Митрофанова схватилась за него, как утопающий за соломинку. Слава богу, хоть кто-то догадался!..
— Катюшик, ты как там? — густым контральто осведомилась из трубки Маня Поливанова, известная писательница. — Переживаешь?
— И не думала даже! — выпалила Митрофанова. Губы у нее повело, и глаза налились слезами. — С чего ты взяла?! Еще переживать из-за всякой ерунды!
— Он не ерунда, — заявила Поливанова. — Он человек! Какого ху… художника ты его уволила-то? Он вроде всегда хорошо работал. Ноутбуки мне сто раз чинил! Ты же знаешь, как часто они у меня ломаются! — Маня вздохнула и добавила с гордостью: — Не выдерживают моей энергетики!
Но Екатерине Митрофановой нынче не было никакого дела до поливановской энергетики!..
— Я его уволила за дело! — Предательская слезища все-таки капнула в самую середину ощетинившегося ежа, который раньше был розой, и Митрофанова сердито отерла глаза. — Чтобы он знал… чтоб в издательстве все знали… чтобы неповадно…
— Оно, конечно, не мое дело, — перебила Поливанова. — Я ведь не сотрудник издательства!.. Я романы сочиняю. Но уволила ты его напрасно, Кать. Вот, ей-богу, напрасно!..
Митрофанова взялась рукой за лоб и наконец-то зарыдала — громко, по-детски, слезы закапали на ежа часто-часто, как дождь.
— И как детективный автор я тебе скажу, — продолжала Маня, словно не слыша рыданий, — это еще и очень подозрительно!
Митрофанова заикала, замотала головой и зажала рот рукой.
— Кать? А Кать?..
— Что… что еще… почему подозрительно?..
— Да потому что в детективах так избавляются от свидетелей! Произошло убийство — это раз. В Интернете появились фотографии — это два. Ты немедленно увольняешь человека, который мог хотя бы концы найти, — три. И какие из этого можно сделать выводы?
— Ты… что?.. Маня, ты с ума сошла, что ли?! Какие концы он мог найти?! Почему избавляюсь?! От каких свидетелей?!
— Он же айтишник, — пояснила писательница Поливанова как ни в чем не бывало. — Он, наоборот, мог бы разобраться, кто эти фотографии выложил и зачем! Ну, там всякие адреса-пароли-явки, секретные почтовые ящики, социальные сети, странные ресурсы, я в этом совсем не петрю! А ты? Петришь?..
— Я… не… нет, не петрю я…
— Вот именно. И в одну минуту увольняешь профессионала!.. То есть выходит, тебе невыгодно разбираться. Тебе нужно избавиться от свидетелей. Тогда возникает вопрос: зачем?
— За… зачем?
— Затем, что ты как-то связана с убийством, вот зачем! — заключила Маня Поливанова торжествующе. — Нет, я-то знаю, что ты никак не связана, но у людей вполне может сложиться такое впечатление! Да оно уже и сложилось, вот клянусь! А оно тебе надо? Так себе репутацию портить?..
Катя Митрофанова сгребла со стола салфетку с ежами, бывшими розами, прижала к глазам и заплакала еще горше.
— Мамы нет, — выговорила она с трудом, — я бы хоть ей пожаловалась… А так… Кому я нужна?..
— Ты всем нужна, — перебила Маня, слишком быстро и не слишком убедительно. — Ты вот сейчас из-за чего плачешь?
— Я… совсем одна. Понимаешь?.. И… этот… сказал, что мне только со свиньями и сама я свинья…
— Ну, это он в запале ляпнул!
— А я так испугалась, Маня! Как я испугалась! Я думала, он меня убьет! Я даже представила, как это будет, понимаешь? И Вадим. Там же был Вадим! И он все видел, все слышал и даже пальцем не шевельнул, понимаешь?..
Писательница Поливанова помолчала.
— Так все это представление в «Чили» затевалось ради Вадима? — Ее контральто стало расстроенным. — Ты его увидела, и мир перевернулся у тебя в голове, а сердце в груди, так, что ли?..
— Так, — призналась Катя горестно. — Я его сто лет не видела!.. Ну, с тех пор. Понимаешь?
— Хочешь, я приеду? — вдруг предложила Поливанова. — Еще не поздно! Я мигом! Куплю самого дорогого французского шампанского, рукколы и креветок, чтоб все как у порядочных. Какое там самое дорогое? «Мюэт и Шандом»?
— «Вдова Клико».
— А хоть бы и вдову!
— Не надо, Мань. Спасибо тебе. Главное, мамы нет, понимаешь?.. Я бы маме все рассказала, а ее нет… — Слезы опять полились, салфетка, разрисованная синей ручкой, совсем промокла.
— Я эту рукколу терпеть не могу. Вот просто с души воротит! Как вы ее едите, непонятно. Может, лучше отбивных? Жирненьких, сочненьких, в пять минут нажарим! — Писательница Поливанова помолчала в трубке и вдруг спросила очень тихо: — А что, Кать? Все еще… болит?
Катя кивнула молча, как будто Поливанова могла ее видеть, и та поняла.
— Надо же… А я думала, прошло. Срок давности истек. Все долги заплачены. Сколько же можно?..
— Я тоже так думала. Но ничего, ничего не прошло, понимаешь?..
— Нет, — сказала писательница. — Не понимаю. Он тебе жизнь испортил. Ну, не всю, конечно, но какую-то часть точно испортил! И ты его все любишь, что ли?..
Катя только всхлипывала, и слезы лились, падали в чашку, из которой остро пахло больницей.
— Еду! — заключила Поливанова. — Везу этот самый «дом» или, как ее, «вдову»!
— Не надо, — пискнула Катя Митрофанова, но в трубке было уже пусто. Поливанова ринулась ее «спасать».
Повздыхав длинно, с оттягом, Катя глотнула из «больничной» кружки, поперхнулась и долго надсадно кашляла.
А потом перестала.
Ветер за окном все громыхал железом, и, пригорюнившись, она слушала громыхание и думала, что сделано столько ошибок — и все непростительные!.. И ничего не изменить, не поправить. Вот и Береговой ее ненавидит — зачем, за что?! Она всего лишь уволила его, испортив ему жизнь и карьеру!..
Ненавидит так, что готов убить.
