— Ты слышал, о чем они говорили?
— О тебе говорили. Что ты идиот, но она должна тебя приласкать, чтобы что-то такое выведать. Я не понял. Она говорила, что подставилась, а он говорил, что это никакая не подстава и доказать ничего нельзя.
Вздохнув, Дэн открыл фотографию.
— Вот этот. Ты его знаешь?
Береговой с трудом проглотил кусок булки, взял у Дэна телефон и поднес к глазам, как будто плохо видел.
— Ничего себе, — пробормотал он. — Ничего себе…
То ли от того, что говорить было решительно не о чем, то ли от того, что слишком многое хотелось сказать, Маня чувствовала себя дурой.
Она сто лет ни с кем не гуляла просто так!.. И «не просто так» тоже сто лет не гуляла! Иногда на завывания Мани о том, что никто, никто не везет ее в Архангельское или ЦПКиО и не развлекает там всевозможными развлечениями, отзывалась Викуся и предлагала свои услуги в качестве компаньонки. Маня соглашалась, но все получалось наоборот — она развлекала Викусю последними новостями, сплетнями и историями «из жизни замечательных людей», а потом обедом в каком-нибудь шикарном месте, но это было не то, не то!..
Впрочем, кажется, ее нынешнего спутника молчание ничуть не смущало — не то что Маню!
— А вы знаете, сколько колонн у этого собора? — ни с того ни с сего вопросила она, решив, что должна вести интеллектуальные разговоры.
— Нет, — ответил он, помедлив. — Что-то много.
— Давайте считать?
— Нет, — отказался он. — Не будем.
Вот вам и весь сказ. Считать не будем.
На нет и суда нет.
— А я вас потеряла там, в магазине, — призналась Маня. Остановилась и стала шарить в кармане пальто. Сигареты никак не находились. — Думала, вы ушли.
— Я хотел попросить у вас автограф, а потом решил, что лучше воспользуюсь служебным положением и попрошу в более… спокойной обстановке.
Она покосилась на него.
Он был ниже ростом, и косилась она немного сверху вниз. Ветер трепал ему волосы, раздувал пальто, и он придерживал ворот рукой в перчатке.
Ей давно казалось, что он из другого мира, с той стороны Луны, которую никогда не видно даже в самый мощный телескоп, ибо нет такого телескопа, который мог бы повернуть Луну обратной стороной, и теперь, вспомнив все, Маня понимала, почему ей так казалось.
— Я рад вас видеть, Маня, — вдруг сказал он и улыбнулся, глядя в сторону собора. — Не рассматривайте меня так… перепуганно.
— Я знаю, кто вы.
Алекс остановился. Ветер приналег, дунул в лицо, и он зажмурился.
Его змеи, старый душный удав и молодая стремительная кобра, шевельнулись, подняли головы и насторожились.
— Что вы хотите сказать?
— Я вспомнила, Алекс. У меня превосходная память.
— Так, — сказал он, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Так.
…Самое плохое, что только могло случиться, — случилось. Изменить ничего нельзя. Все, что было припрятано глубоко и надежно, теперь вновь окажется на виду у всех — на виду у этой женщины, которая смотрит сейчас так серьезно!.. Все, что казалось забытым — или ему хотелось, чтобы было забыто! — всплывет, как из глубин зловонного водоема всплывает раздувшийся обезображенный утопленник. Придется объясняться, каяться, клясться.
Все сначала. Не хочу. Не хочу!..
— Извините меня, — сказал он, помолчав, и быстро пошел в сторону темной взъерошенной реки, от которой несло сырым морозным ветром.
Но Маня Поливанова не дала ему уйти.
Она догнала его у самого парапета и взяла за руку.
Он вздрогнул и посмотрел почему-то не на нее, а на их сцепленные руки в перчатках.
— Я не поняла, — чуть задыхаясь от ветра и от волнения, сказала Маня, — что это вы бросились прочь, как Подколесин! Вы же не должны сию секунду на мне жениться!
Он молчал.
— Или вы собрались топиться? — осведомилась писательница Поливанова и посмотрела на злую, клубящуюся, исходящую неровным, рваным льдом воду. — Здесь топиться неуютно, Алекс! Холодно, противно. Грязно наверняка! И потом, мне же придется броситься за вами, как Петрыкину за Нестором Петровичем из фильма «Большая перемена»! Совершить благородный поступок, чтобы доказать всем окружающим, что и мы, писатели, вполне способны…
— Что вы несете?
Маня еще крепче сжала его руку, как будто он и впрямь собирался топиться, а она должна была его удержать.
Некоторое время они просто стояли у гранитного парапета, взявшись за руки и глядя в Неву.
— А что? — спросила после долгих раздумий писательница Поливанова. — Так тяжело?..
— Я не хочу об этом говорить.
Но от нее трудно было отвязаться.
— Неужели правда так тяжело?
И он вдруг, ни с того ни с сего, сказал правду:
— Очень. И я никому не смогу ничего объяснить. Никогда.
Маня шумно вздохнула. Ее била мелкая дрожь, должно быть, от ветра, пробиравшего до костей, только руке, которой она крепко его держала, было горячо.
— Объяснить, — повторила она немного странным голосом. Губы у нее совсем застыли. — Вся фишка в том, что мне ничего объяснять не нужно. Я все понимаю.
— Нет. Не понимаете.
Рукой, свободной от него, она кое-как подняла воротник своего пальто.
— Вы написали тот роман, да?.. Как он назывался?.. «Запах времени»? Или «Вечности»?..
— Маня!
— У вас был совершенно идиотский псевдоним. Алекс Лорер, как-то так. Вашу книгу представляли на книжной выставке во Франкфурте, а потом в Париже. Вы сразу писали по-французски или потом переводили? То есть я хочу знать, вы окончательный Набоков или все же не совсем?
Она говорила очень быстро, глаза у нее горели ведьминским окаянным огнем. Алекс попытался выдернуть руку, но она не отпустила.
— Впрочем, неважно! О-о, что это был за роман! Куда там всем нам с нашими доморощенными потугами!.. Он стал лидером продаж в Европе и возглавил список бестселлеров «Нью-Йорк таймс».
— Прекратите, Маня! Хватит!
— Дэн Браун, по слухам, плакал, как дитя, когда читал вашу книгу, рвал на себе волосы и восклицал: «На его месте должен быть я!» — а Бегбедер, тоже по слухам, поклялся никогда больше не писать и заняться продажей подержанных автомобилей. Все московская богема рванула в Париж, когда там была ваша презентация. Никто не верил, что вы из России, ни один человек! Знаете, считалось даже оскорбительным — подозревать вас в том, что вы русский! Никто из современников и соотечественников ведь так толком и не взял иностранные рынки, и все переходы Суворовых через Альпы с треском проваливались и проваливаются до сих пор! «Он не может быть русским, этот выскочка!» Но все шептались и обсуждали, обсуждали!.. И это было только начало! Потом к делу подключился Голливуд, и оттуда закричали, что сейчас они снимут по «Запаху вечности» фильм всех времен и народов! Но ваша слава продолжалась недолго. Впрочем, ваша личная слава началась как раз после всей этой триумфальной… вакханалии!
