— Возвращайся, — попросила Маня. — Возвращайся ко мне. Давно пора.
— Тебя не было. Не к кому было возвращаться.
Маня наклонилась вперед, пристроила ему на грудь кулачки, один на другой, а сверху угнездила подбородок. Прямо у него перед носом сверкнули ее очки.
— Как тебя звала бабушка? У тебя же была бабушка?
У него дрогнули губы.
— Была.
— Как она тебя звала? Ну, не Алексом же!..
— Саней, — глупым голосом выговорил он. — А если сердилась, Сашей. Или Сашкой. Зачем тебе?..
— Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь.
Он снял с нее очки и осторожно пристроил куда-то себе за голову, в развал подушек. И провел пальцами по ее лицу, по глазам.
— Почему ты со мной? Пожалела?..
— Иди ты в задницу, — предложила она, не открывая глаз, и улыбнулась. — Я не занимаюсь благотворительностью, я тебе уже говорила!
Он притянул к себе ее лицо и поцеловал, кажется, в первый раз за всю эту невозможную ночь по-настоящему — нет, во второй, первый был там, на набережной! — и свобода вдруг ударила ему в голову, и разлилась, и зашумела, и заискрилась там.
И когда в голове осветилось, оказалось, что, пожалуй, все не так уж и страшно, — особенно если не ждать, что змеи, выползшие из тьмы, вот-вот начнут его терзать. Не осталось ни тьмы, ни змей!..
Он не мог от нее оторваться даже на секунду, но ему обязательно нужно было сказать!..
— Маня, — с трудом прошептал он. — Я свободен.
— Я знаю.
— И я не литературный персонаж!..
— Вот это удача.
За локти он подтянул ее повыше, они сцепились взглядами, как давеча на набережной руками — не оторваться, не расцепить.
— Это ты? — спросил он зачем-то, и она поняла и кивнула очень серьезно.
И тут он заспешил так, как будто до конца света осталось восемнадцать секунд.
У него не было времени ни трогать, ни гладить, ни узнавать. Он должен был взять ее себе, присвоить, завладеть — так, чтобы не осталось ни малейших сомнений, что она может принадлежать только ему, ему одному, и всегда принадлежала, и всегда будет!..
Он то ли рычал, то ли стонал, то ли плакал, а конец света приближался стремительно, и никогда в жизни ему ничего так не хотелось, как этого самого апокалипсиса, взрыва, за которым придет… освобождение.
Мир, в котором он жил столько лет, задрожал, стал сотрясаться с каждым ударом сердца все сильнее, и холодные бетонные стены его пошли трещинами, а потом от них стали отваливаться куски, и он понимал только, что там, снаружи, нестерпимый свет, и закрыл глаза, потому что не мог его выносить.
Ему казалось самым важным, чтобы Маня… успевала за ним, не оставляла одного, и она успевала!.. Она раздувала пожар, ее сердце сотрясалось у него в ладони, и кожа была горячей и влажной, и вдвоем они расколошматили весь его прежний мир, разнесли на куски и еще расшвыряли их!..
Теперь кругом был свет, невыносимый, острый, и нужно было немедленно что-то с этим делать, и у них совсем не осталось времени. Взрыв, которым снесло все остатки старого мира, оказался сильнее, чем они оба ожидали, он накрыл их с головой и лишил возможности дышать, и… и…
Свобода.
Вот она, оказывается, какая!.. А он и не знал.
Сдернув наушники, Береговой некоторое время прислушивался, ничего не расслышал, кроме вынимающего душу визга пилы, и напялил их обратно.
Он писал длинный текст — он ненавидел писанину и не понимал, как вообще люди это делают, в смысле пишут! — и слушал «Roxette».
Грохотало сильно. Но все лучше бензопилы!..
Он запустил в волосы пятерню, почесал там как следует, занес руки над клавиатурой, чтобы продолжить, но что-то опять его отвлекло.
Некоторое время он соображал, что именно.
А, мобильный!.. Он периодически заливался светом и даже подпрыгивал от натуги. Видимо, звонили уже давно. «Частный номер» — было написано в окошечке.
Береговой сдернул наушники.
— Да!
— Владимир? — осведомился в трубке знакомый женский голос.
— Я! — бодро отозвался Владимир и опять посмотрел в окошечко.
Что, черт побери, это может значить — «частный номер»?..
— Я Марина Покровская, писательница. Мы с вами знакомы.
— Здрасти.
— Откройте мне.
— Что сделать?!
— Отомкните замок! — очень громко велела Покровская. — Я тут стою уже полчаса, у вас под дверью! Почему вы не открываете? Я знаю: вы дома.
Береговой сорвался с места, позабыв про наушники, моментально удушился в шнуре, который поволокся за ним, чертыхнулся, швырнул наушники, ринулся в коридор и распахнул дверь.
И сглотнул.
На площадке стояла Марина Покровская, писательница, и еще какие-то знакомые люди. За ее спиной происходило движение — ухватистые иностранные рабочие таскали в соседнюю квартиру мешки с цементом. По двое рабочих на один мешок — так у них выходило.
— А-а-а… это вы?! — проблеял Береговой. — Я думал, шутка такая.
— Какие там шутки! Чего вы заперлись и не открываете?
— А я… не слышал ничего. Я в наушниках всегда… у меня музыка…
Покровская протиснулась мимо него в квартиру — он посторонился, и следом потянулись те самые знакомые люди, что приехали с ней.
Береговой опять запустил пятерню в волосы.
Чего происходит-то, а?!
— А вот я в наушниках никогда не сижу! — заявила Покровская, как будто приехала сообщить именно это. — Ботинки снимать или так можно? Я на полную мощность динамики врубаю, и мне отлично! Но у меня стены толстые, а у вас, ясный пень, особенно не врубишь — весь ваш терем-теремок завалится! В смысле, дом! Это Алекс Шан-Гирей, вы знакомы?..
Береговой, не отводивший от нее глаз, спохватился и оглянулся на вошедших.
Она привела с собой нового заместителя и еще Митрофанову — главного врага!
Да что такое происходит?!
— Мне нужно с вами поговорить, — помолчав секунду, негромко сказал новый зам. — Я попросил Маню… Марину Алексеевну, и она любезно согласилась нас привезти.
— Да-а! — громко подтвердила Покровская уже из комнаты. — Я вообще сама любезность! Слушайте, уважаемый, а мебели у вас в принципе нету? То есть сидеть не на чем?
Береговой разозлился — что за бесцеремонность!..
— Я не ждал гостей, — тоже очень громко сказал он, помрачнел и добавил: — И не приглашал!
— Хороший гость не ждет, когда его позовут, — отозвалась Покровская. — Хороший гость сам является. А еды тоже нету?..
