– А как у них в Малых Козлищах?
– А там все друг друга знают. И здесь все друг друга знают!.. И в лицо, и по именам, по домработницам и по машинам! И когнитивный диссонанс никогда не проникнет за ворота этого прекрасного места.
Алекс подумал немного.
– Что еще за когнитивный диссонанс?
– Понятия не имею. Это Пелевин написал.
Алекс – как писатель! – моментально пожалел о том, что написал не он.
– А здесь есть названия улиц?
Маня фыркнула:
– Обижаешь! Конечно, есть! Нам нужна Сосновая, дом пять.
– Смотри, вон Сосновая.
Затейливый чугунный указатель с готическими буквами указывал налево. Маня тронулась с места и осторожно повернула. Все няньки, словно по команде, перестали трясти коляски, вытянули шеи и проводили их глазами.
У дома номер пять стояло множество машин, самых разных, от розовой разухабистой «пятерки» «Жигули» до «БМВ» последней модели.
– Господи, – пробормотала писательница Поливанова, разглядывая авто, – что ж теперь делать-то?..
Алекс нацепил очки, помедлил и сказал:
– Я рад тебя видеть, Маня.
Вышел из машины и пошел по расчищенной плиточной дорожке к стеклянному дому.
Маня еще посидела немного, потом пробормотала себе под нос:
– Пошел ты к чертовой матери, – и тоже выбралась на улицу.
Было ветрено и солнечно, снег, плотный, как застывший бетон, лежал по обе стороны дорожки неровными слоистыми холмами, а под ним журчало и плескалось, как будто холмы таяли изнутри.
Алекс уже вошел в дом, а Маня какое-то время постояла на дорожке, пытаясь определить, где здесь камеры, и так и не определила.
Дом был из стекла. Кажется, даже крыша у него стеклянная, по крайней мере, на солнце она сверкала так, что больно было смотреть.
Как это Сергея Балашова угораздило построить себе стеклянный дом? Словно в сказке при лисичку и зайчика. Была у зайчика избушка лубяная, а у лисички ледяная!.. Или там как-то по-другому?..
Она толкнула стеклянный тонированный монолитный блок, решив, что вход должен быть где-то здесь. Блок беззвучно отворился, и Маня ткнулась носом в спину Алексу так, что он выронил очки.
– Елкин корень!
Он нагнулся и поднял.
– Тише. Не шуми.
Прямо перед ними, видимо, отделяя так называемую прихожую от так называемой жилой зоны, было воздвигнуто круглое зеркало, раза в полтора выше человеческого роста. Они в нем отражались – раскрасневшаяся Маня и бледный Алекс.
– Святые угодники!
Она обошла Алекса и уставилась в зеркало.
– Смотри, там двух каких-то крокодилов показывают!
Произошло движение, что-то мелькнуло справа от колоссального сооружения, и возник человек. Сразу было не понятно, то ли настоящий, то ли отраженный. Маня посмотрела в зеркало – человека в нем не было. Значит, настоящий.
– Вы х кому? Нихто не принимаит!
– Здравствуйте, – с ходу затараторила Маня, – меня зовут Марина Покровская, я дружила с Сережей, и мы с ним собирались сегодня встретиться…
– Та ховорю ж!.. Нету никакова приему.
Маня зашла за зеркало.
Человек оказался рослой теткой в спортивном костюме и фартуке, желтые кудри на голове покрыты черной траурной косынкой, завязанной концами на затылке.
Бедный Сережка, с острой жалостью вдруг подумала Маня. Как ты жил?..
– Вы кто? Как вас зовут?
– Домработница я, – старательно выговорила тетка сложное слово. – А звать меня Халей.
– Галя, вы одна дома?
Тетка совсем затосковала.
– Та сказано же ж, нету приему!.. Не велено принимать!.. Ступайте, ступайте отседа!.. Хоре у нас.
Алекс у нее за спиной медленно двинулся в другую сторону, зашел за зеркало и пропал.
– Я знаю, что у вас горе, – сказала Маня, – я приехала выразить сочувствие. Я хорошо знала Сергея и понимаю, что у вас несчастье. Мне бы поговорить, Галя! Кто еще дома?..
– Та никаво ж немае!.. Уси разошлися. И вы ступайте. От тама книха, можете тамочки напысати, шо вы тута побували и хто такия! Эта книха для того и положена, шоб у ней уси пысали, хто тута був!
– Матерь Божья, – под нос себе пробормотала знаменитая писательница Поливанова, – траурную книгу, что ль, завели?.. С ума совсем сбрендили?..
Она быстро посмотрела туда, куда показывала тетка.
В темном углу у самой стены стоял полированный концертный пюпитр, декорированный черным крепом. На пюпитре лежал распахнутый альбом, горели свечи в серебряных подсвечниках. Сверху на стене висела фотография Балашова, а вокруг какие-то иконы.
Бедный Сережка!.. И после смерти фарс!.. Теперь вот книга с соболезнованиями, и он сам над ней, да еще в окружении святых!..
– Тама, тама напышите, и ступайте с Богом.
Из глубины дома уже некоторое время раздавались голоса, кто-то негромко разговаривал. Слов было не разобрать.
Маня подошла к пюпитру, стянула перчатку и взяла ручку.
Ты прости меня, Сережка. Но если я сейчас ничего не стану здесь писать, твоя гастарбайтерша выставит меня вон, а я должна разобраться. Я не могу это так оставить, понимаешь, Сережка?.. Вряд ли те люди, которые завели для тебя траурную книгу, смогут разобраться хоть в чем-нибудь. Например, кто и зачем отправил тебя на тот свет!..
Маня поставила дату и быстро написала: «Марина Покровская выражает искренние соболезнования семье»…
– Манечка, здравствуй!
Она выронила ручку, которая стукнулась об плиточный пол и покатилась. Тетка втянула голову в плечи, кинулась вперед, стала на четвереньки и полезла под пюпитр – искать. Подсвечники закачались, и Мане пришлось их придержать.
– Манечка, проходи. Я сразу не поняла, что это ты приехала.
Из-за чертового зеркала Поливанова никого не видела, зато теткина задница в спортивных штанах отражалась во всех поверхностях.
– От она! Нашлася! – Тетка выбралась из-под пюпитра и водрузила ручку обратно. Поднялась, вытерла руки фартуком и боком-боком, мелкими перебежками, просеменила в сторону.
– Ларис, ты, что ли? Я тебя не вижу!
– Я здесь.
Из-за зеркала вышла худенькая блондинка в черном платье. Длинные прямые волосы струились, перехваченные в самом низу черной лентой. Почему-то первым делом Маня увидела именно волосы с этой лентой, знаком беды!
– Видишь, как у нас, Манечка.
– А я с ним сегодня должна была встретиться, – убитым голосом соврала Маня, подошла и обняла женщину. – И не встретилась.
