Оказывается, все его программы имели необыкновенный рейтинг, даже самые неудачные. Оказывается, когда-то он был лучшим корреспондентом в «Новостях», и его даже хотели за это наградить, но почему-то не наградили. Оказывается, он широко занимался благотворительностью, но об этом никто не знал. Оказывается, он собирался кого-то разоблачить, но не успел. А еще он намеревался написать серию книг о телевидении, но внезапная смерть нарушила его планы.
И так далее, и тому подобное.
И про «особый контроль» прокуратуры было сказано, и о том, что сообщество журналистов и телевизионщиков собирается обратиться к президенту с каким-то там воззванием, как будто воззвание могло что-то изменить!..
К Покровке, где жила Маня, Митрофанова уже совершенно измучилась, и от новостей, и от движения, и от беспокойства.
Дверь ей открыл Алекс.
– Что с Маней?! – заорала Катя.
Он посторонился, пропуская ее.
Она ворвалась и огляделась, как бы в поисках следов разрушений. Никаких следов и никаких разрушений.
– Алекс, где Маня?!
У него был странный вид, смущенный, что ли?..
– Я здесь, Кать!
Поливанова показалась в глубине коридора, от пола до потолка уставленного книжными полками, на фоне которых даже рослая Маня казалась маленькой и хрупкой.
Все в этой квартире было громадным – буфеты, диваны, обеденный стол человек на сорок! Даже потолки были чересчур высокими – чтобы рассмотреть лепнину, приходилось закидывать голову. Здесь когда-то жил Манин прадед, знаменитый авиаконструктор Поливанов, друживший с Сикорским и Чаплыгиным, и каким-то чудом квартира уцелела, не погибла в революциях и войнах, а досталась Мане.
Митрофанова не понимала, в чем тут дело, но эта квартира очень шла писательнице Покровской!.. Громогласная Маня в очках, джинсах и странных майках не могла бы жить ни в каком другом месте.
– Ты чего приперлась? – спросила вежливая и хорошо воспитанная писательница, приближаясь. – Я не хотела тебе говорить, так и знала, что переполошишься, как кура! Со мной все отлично!
– Я вижу, – согласилась Катя, рассматривая ее перебинтованную руку.
Она стянула с плеч пальто, хотела привычно кинуть его на полосатую оттоманку, но тут писательница с криком:
– Не-ет! – ринулась к ней и пальто отобрала.
Митрофанова несколько оторопела.
– Ты что, Маня?!
– Алекс, забери пальто.
Он подошел и забрал.
– Анне уже настучала? – осведомилась Поливанова и покосилась на оттоманку. – Доложила, что я при смерти?
«Придется все менять. Придется менять обивку и сломанные ножки. Или выбросить ее совсем, что ли?..» – подумала она.
– Никому и ничего я не докладывала! – возмутилась Катя. – Мне позвонил Столетов и рассказал, что с тобой беда. И я приехала!..
– Молодец, – непонятно похвалила Поливанова.
Ни за что она не станет выбрасывать оттоманку! Ей лет сто или сто пятьдесят, наверняка и не такое переживала! Переживет и на этот раз.
Рассматривая Поливанову, которая рассматривала оттоманку, Катя вдруг догадалась:
– Я не вовремя, что ли? – и посмотрела на Алекса. Тот кивнул. – Ну, я тогда сейчас уйду, прошу прощения, что так получилось…
– Ой, все, хватит! – перебила ее Маня с досадой. – Все в порядке, ты очень вовремя. Мы просто разговаривали… о жизни. Но мы еще успеем!
– А вдруг не успеем? – Это Алекс спросил, и они обе на него посмотрели.
У него был недовольный вид – именно недовольный, а не смущенный. Он стоял бледный, почти зеленый, под глазами чернота. Длинные волосы лезли в лицо, и он то и дело мотал головой, откидывая их.
Митрофанова вздохнула. Такой трудный человек. Трудный, странный, иногда неприятный. Влюбиться бы Мане в простого, хорошего парня, на щеках румянец, в плечах косая сажень!.. А она влюбилась… в писателя.
– Вот что, Катя, – сказал писатель, подумав. – Это очень хорошо, что вы приехали. О жизни мы, наверное, в самом деле успеем потом договорить, а сейчас отвезите меня в поселок «Барские угодья» на улицу Новую, дом номер пять. Мне самому не добраться.
– Алекс, зачем ты туда собрался?! – тут же встряла Маня. – Мы даже не знаем, кто там живет.
– Никоненко обещал узнать.
– Но ведь пока не узнал!
Он подошел к Мане, потянул за майку и поцеловал в губы. Посмотрел в лицо и ушел по коридору в прихожую.
Митрофанова с Поливановой уставились друг на друга.
– Манечка, расскажи мне, что случилось! Я ничего толком не поняла! Кто на тебя напал, зачем?! Как они оказались у тебя в квартире? Ты что, их пустила?
– С ума сошла?
– Расскажи, Манечка!
– Расскажу, – согласилась Поливанова. – Потом. Сейчас у меня сил нет. И вообще!..
Она тоже пошла по коридору, только в сторону кухни, и говорила теперь издалека. Митрофанова, помедлив, двинулась за ней.
– У меня по всем приметам непременно должен случиться посттравматический психоз! Он всегда случается! И мне понадобится специалист по стрессам из МЧС! Хочешь чаю?
– Самый лучший специалист по твоим стрессам – это я, – объявил Алекс, появляясь на пороге. – Поедемте, Катя?
– Она даже чаю не попила! – возмутилась Маня.
– Вы хотите чаю?
Митрофанова, которая хотела чаю, бутербродов, утешать Маню, слушать про Алекса и рассказывать про того мужика из спортзала, а ехать никуда не хотела, моментально сказала, что ей ничего не нужно и она готова.
Маня пожала плечами. Ей тоже не хотелось, чтобы все вот так взяли и уехали!.. Ей хотелось разговоров, утешений, на диване полежать, ручку под щечку, и чтоб Алекс сидел рядом, жалел ее и гладил по голове. Ей хотелось, чтобы он был рядом и пел ей песенку про лису – это же так важно и замечательно!..
– Позвони мне, – тусклым голосом попросила она то ли Катю, то ли Алекса.
Оба кивнули.
В машине они почти не разговаривали – Алекс думал или дремал, непонятно, а Катя слишком мало его знала, чтобы приставать с расспросами. Слишком мало знала и побаивалась.
Когда с горем пополам они выехали на Ленинградку – утренний транспортный коллапс потихоньку сменялся дневным, – Алекс вдруг спохватился, что нужен пропуск.
Он долго и бестолково искал телефон, рылся в карманах, в сумке и снова в карманах и в конце концов попросил Митрофанову позвонить ему – чтобы определить местонахождение мобильника по звуку.
Она позвонила, они стали прислушиваться. Телефон грянул из «бардачка». Алекс ничуть не смутился.
…Как такого можно любить, думала Митрофанова, косясь на него. Заботиться о нем, печалиться, отчаиваться?! Он же ненормальный!.. Как с ним можно разговаривать, если кажется, что ему все известно наперед, и он постоянно размышляет о своем, и очень быстро начинает скучать, и даже не дает себе труда скрывать это? Как можно его любить, если он толком не знает, на какой улице расположено родное издательство – а он не знает! – зато наизусть помнит Сумарокова?! Как можно с ним спать, ужинать, делить… быт, если он вообще не понимает, что такое быт?! Он кладет телефон в «бардачок» в чужой машине, потом ищет его по всем карманам, зато искусно решает всякие головоломки, не имеющие к жизни никакого отношения?!