Она высовывается в коридор, пока я нервно тереблю ключи, понимающе смотрит на Сольку и спрашивает:
– Что, опять в магазин ходили?
– А сколько тебе лет? – спрашиваю я, злорадно поглядывая на Альжбетку.
Скорость зарождения гадостей в моей большой душе происходит всегда просто молниеносно, я даже люблю себя в такие моменты, потому что я непобедима!
Альжбетта закрывает дверь, я облегченно вздыхаю и захожу в квартиру.
– Зеленый чай вчера кончился, – сообщает Солька из кухни.
– Значит, пришел конец моим почкам.
Убираю брюки в шкаф и кладу их на стопку одежды 46-го размера – придет день, придет день…
Солька идет к себе за чаем, а я достаю коричневую юбку, тяжело вздыхаю и утешаюсь тем, что мои профессиональные способности затмят даже эту юбку. Я по телевизору видела, что делают секретарши, и вот что я вам скажу: налить чай я уж как-нибудь смогу, да я просто профессионал в разливании чая!
На следующий день я отправилась на новое место работы. Я была бесподобна и решительна: Солька объяснила мне, что такое факс и ксерокс, и я могла бы с закрытыми глазами собрать и разобрать два этих необходимых в жизни агрегата.
– Вы кто? – спросила меня тоненькая женщина в тоненьких очках.
– Я ваша новая секретарша, трепещите!
Тоненькие очки поползли вверх, а женщина явно дала усадку по всем своим габаритам.
– Валентин Петрович, Валентин Петрович! – заверещала она сиплым голосом. – К нам новая сотрудница!
Видно, назвать меня секретаршей у нее просто язык не повернулся.
Валентин Петрович, чувствуя неладное, вышел в коридор.
Вообще-то внешне я нормальная, это внутренний мир мой столь богат, что не все его выдерживают. Я вспомнила наставления и заклинания Сольки и изобразила на лице добрую и ласковую улыбку сироты.
Валентин Петрович сказал сухое «пройдите», и я оказалась в приемной, далее шел его рабочий кабинет.
– Здесь вы будете работать, – сказал мой начальник, указывая на стол, заваленный аппаратурой и бумагами.
Я неплохо владею компьютером, но тут просто не удержалась.
– Я такую штуку по телевизору видела, – сказала я, показывая на монитор.
Все мое существо кричало: гоните меня, гоните, я не хочу у вас работать, я вообще работать не могу, я людей боюсь, или люди боятся меня, – не помню, в чем в последний раз меня обвиняла моя мама.
– Я рад, что вам у нас понравилось, – мрачно глядя на меня, сказал Валентин Петрович.
Мне показалось, что ему вообще-то все равно, кто тут будет заливать заварку кипятком и тыкать пальцем в клавиатуру, я или еще какая-нибудь мечтательница.
– Взаимно, – кивнула я головой и сразу взялась за дело.
Я сгребла весь хлам с моего рабочего места на подоконник и уселась за стол. Хлам не дал мне возможности передохнуть, потому что шумно съехал с подоконника на пол.
– Вот так! – многозначительно сказала я и положила ногу на ногу. Моя коричневая юбка зацепилась за гвоздь на стуле, я просунула руку под стол и стала проделывать там некоторые манипуляции, которые, по моему мнению, должны были освободить меня от столь глупого заточения. Валентин Петрович посмотрел на стоящую рядом тоненькую женщину в тоненьких очках и сказал:
– Любовь Григорьевна, сотворите чудо, – и вышел из комнаты вон.
– Вам, милочка, – обратилась ко мне Любовь Григорьевна, – надо немного заняться собой, и потом, ваши слова… они несколько резки и грубоваты, а вы же лицо фирмы!
– Хорошо, – пообещала я, – завтра я перед работой почищу зубы и надену новые брюки, и дай бог вам терпения, когда вы будете проходить мимо меня.
Время шло, но меня все не увольняли.
– Понимаете, нам очень нужна секретарша, но желающих на это место предостаточно, так что, милочка, в ваших интересах как-то изменить ситуацию и подумать о своем более подобающем поведении.
– Любовь Григорьевна, вы прекрасны, – сказала я, закатив глаза.
Тоненькие очки съехали на нос, а тоненький голосок переспросил:
– Что? Что вы говорите?!
– Я говорю, что вы прекрасны, вы являете собой образ законченного стиля и полной неготовности к миру, который, возможно, еще распахнется перед вами…
Любовь Григорьевна, по всей видимости, жила замкнутой жизнью. Вряд ли она позволяла себе оглянуться в сторону понравившегося ей мужчины или просто выпить кофе в какой-нибудь забегаловке, наверняка она страдала от неразделенной любви к одному из сотрудников, и наверняка она не знала, что я – это тот экземпляр душевности и человечности, который все это ей предоставит в самое ближайшее время.
От моих слов Любовь Григорьевна села на стул.
– Воды? – заботливо предложила я.
– Нет, нет! – испугавшись, она подпрыгнула с места.
Наверное, вода из моих рук ей заранее казалась отравленной, и она уже представляла, как скончается в корчащих ее тоненькое тело муках.
– Как хотите, – пожала я плечами, – а вы здесь кто? Владычица морская или как?
Любовь Григорьевна гордо выпрямилась: вот момент, когда она может заткнуть меня! Так она думала: по всей видимости, она не знала, что заткнуть меня невозможно.
– Я финансовый директор.
– Я рада за вас, – искренне сказала я, складывая хлам, свалившийся с подоконника, обратно на подоконник. – Наверное, тяжело досталась вам эта должность.
– В каком это смысле?
– Учились много, в каком еще может быть смысле!
Я хотела добавить: «Посмотрите на себя», но сдержалась.
– У меня за плечами университет и аспирантура, – гордо сообщила тоненькая директриса.
– Ну и как?
– Что как?
– Принесло вам это заслуженное счастье?
– Мне кажется, – строго начала Любовь Григорьевна, – вам пора уже приступить к своим обязанностям, мой кабинет вот здесь. – И она указала прозрачным пальцем на еще одну дверь в приемной.
– Я так понимаю, что я и ваша секретарша тоже? – осведомилась я.
– Вы понимаете правильно, и я не потерплю разгильдяйства и неуважения, – сказала Любовь Григорьевна более мягко.
Я внимательно посмотрела на нее и улыбнулась: есть контакт! Она, сама того не ведая, уже любила меня. Так всегда бывает, надо было время засечь: за сколько минут она прикипела ко мне? Все же большая душа – это сила!
Когда за ней закрылась дверь, я сказала ей вслед:
– Сработаемся, Любовь Григорьевна…
К обеду я перезнакомилась почти со всеми, вернее, все перезнакомились со мной. Такое впечатление, что им делать было нечего, как только заглядывать ко мне в приемную и говорить свое дежурное «ой!».
