— Ничего со мной не случится. Я слишком скверный
человек, чтобы так просто взять и умереть, Вик. Кроме того, у меня еще слишком
много дел.
— Работа, вечно эта твоя работа… Скажи откровенно,
Марион, стоит ли любая работа того, чтобы так перенапрягаться?
Врач посмотрел на Марион с любопытством. Будь у него хотя бы
одна десятая ее честолюбия, он уже давно стал бы великим хирургом, однако
Викфилд был лишен этого качества, и порой ему казалось, что это только к
лучшему. Он даже не завидовал ей. Или почти не завидовал.
— Скажи, стоит? — повторил он снова, и Марион
кивнула.
— Разумеется, да, можешь не сомневаться. Моя работа
дала мне все, что у меня есть. Все, что я хотела от жизни. — «За
исключением Майкла, — добавила она мысленно. — И если я его потеряю…»
Тут Марион крепко закрыла глаза и поспешила отогнать от себя
эту страшную мысль.
— Ладно, — проворчал Вик. — Даю тебе еще час.
Через час я снова зайду проведать его, и, если ты все еще будешь там, вот тебе
мое честное слово: я лично выпорю тебе в задницу пару кубиков нембутала и
прогоню спать. Тебе ясно?
— Совершенно. — Марион встала и, бросив на пол еще
один окурок, потрепала врача по щеке. — И еще, Вик… — Она бросила на него
взгляд из-под длинных каштановых ресниц, и на одно — очень короткое — мгновение
ее лицо сделалось мягким, почти нежным. — Спасибо.
Викфилд, весьма польщенный, почтительно поцеловал ее в щеку
и отступил на полшага назад.
— С ним все будет в порядке, Марион, вот
увидишь, — сказал он.
Напомнить о девушке он не посмел — об этом можно было
поговорить позже. Вместо этого он тепло улыбнулся и пошел по своим делам,
оставив Марион стоять в коридоре. Она выглядела такой одинокой, потерянной и
легкоуязвимой, что Викфилд искренне порадовался тому, что догадался позвонить
Джорджу Каллоуэю. Марион обязательно нужен был кто-нибудь, кто мог бы
поддержать ее в трудный час.
Он думал о ней до тех пор, пока не достиг лестницы, ведущей
наверх, и все это время Марион стояла неподвижно и смотрела ему вслед. Только
когда фигура врача исчезла из вида, она медленно повернулась и пошла по
коридору в противоположном направлении, возвращаясь в палату Майкла. По пути
она проходила мимо открытых и закрытых дверей, за которыми медленно угасали
последние надежды и отсчитывали свои последние удары истекающие кровью сердца.
Увы, немногим суждено было выйти за эти стены и снова увидеть небо и зеленые
холмы: на четвертом этаже больницы помещались самые тяжелые пациенты,
выздоровление которых, по свидетельству Вика, было весьма и весьма
проблематично.
Марион, во всяком случае, явственно ощущала разлитую в
воздухе тяжелую ауру человеческих страданий и отчаяния, но, как ни странно,
из-за дверей не доносилось ни звука, и лишь из-за одной раздавались
приглушенные жалобные всхлипывания. Они были такими тихими, что сначала Марион
решила, что это ей чудится, и только потом, рассмотрев номер палаты, она
поняла, кто может плакать так горько и безутешно.
Марион остановилась так резко, что со стороны могло
показаться, будто она налетела на какое-то невидимое препятствие. Несколько
мгновений она так и стояла неподвижно, глядя на приоткрытую дверь палаты и на
мягкий полумрак внутри. Потом она повернулась и, сделав несколько шагов,
остановилась на пороге.
В палате было так темно, что Марион не сразу рассмотрела
даже кровать в углу. Жалюзи на окнах были опущены, и плотные портьеры
задернуты, как будто пациенту был вреден дневной свет.
Она долго не решалась войти, хотя и знала, что должна это
сделать. В конце концов Марион справилась с собой и сделала сначала один
скользящий, осторожный шаг вперед, затем — другой и снова остановилась.
Всхлипывания теперь стали громче и чаще, и Марион разглядела на кровати
очертания человеческой фигуры.
— Кто здесь? — Вся голова девушки была плотно
забинтована, и голос звучал глухо и невнятно. — Кто здесь? — Она
заплакала громче. — Я ничего не вижу.
Марион шагнула вперед, потом опять остановилась.
— В комнате темно, — сказала она. —
Успокойся, с твоими глазами ничего не случилось, просто они закрыты бинтами…
Ее слова были встречены новыми рыданиями, и Марион слегка
растерялась, но тотчас же взяла себя в руки.
— Почему ты не спишь?
Голос Марион звучал совершенно буднично и монотонно. Она
пришла сюда вовсе не для того, чтобы кого-то утешать, и ее слова были лишены
всяческих эмоций. Все происходящее несло на себе легкий налет ирреальности, и
Марион даже захотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что она не спит и не
грезит наяву. В душе ее шевельнулось что-то похожее на раскаяние, но она
напомнила себе, что обязательно должна исполнить задуманное. Должна! Хотя бы
ради Майкла…
— Разве тебе не дают никаких снотворных? —
спросила она.
— Дают, только ничего не получается. Я все время
просыпаюсь, — был ответ.
— Боль очень сильная?
— Н-нет… Просто все как будто онемело. Кто… кто вы?
Марион промолчала. Вместо этого она подошла к кровати
вплотную и опустилась на жесткий пластмассовый стул. Руки девушки тоже были
замотаны бинтами; они неподвижно лежали поверх тонкой простыни, словно что-то
неживое, и Марион припомнила, как Вик говорил ей, что во время столкновения
Нэнси машинально попыталась прикрыть руками лицо. Должно быть, поняла Марион,
руки пострадали так же сильно, как и лицо, что было особенно печально, поскольку
девчонка мнила себя художницей. Собственно говоря, конец пришел не только
художественной карьере, но и всей жизни Нэнси. У нее не осталось ни работы, ни
юности, ни красоты, ни любви…
Зато теперь у Марион было что ей сказать.
— Выслушай меня, Нэнси, — проговорила она и
невольно замерла. За все время увлечения Майкла этой девчонкой она впервые
произнесла это имя вслух, но теперь это не имело значения. — Знаешь ли ты,
что… — в темноте ее голос прозвучал холодно и ровно, словно шелестел тонкий
китайский шелк, — …что случилось с твоим лицом?
В палате установилась не правдоподобная тишина, которая,
казалось, способна продолжаться вечно. Потом из-под бинтов донесся чуть слышный
всхлип.
— Они сказали тебе, что твое лицо изуродовано? От этих
слов сердце Марион непроизвольно сжалось, но выбора у нее не было. Она во что
бы то ни стало должна была избавить Майкла от этой женщины. Если она освободит
его, он будет жить. Почему-то Марион была совершенно в этом уверена.
— Тебе известно, что твое лицо восстановить очень трудно,
практически невозможно? Всхлипы стали сердитыми.
— Врачи все время врут мне. Они говорят…
— Есть только один человек, который может это сделать,
Нэнси, но операция будет стоить сотни тысяч долларов. Ты не можешь себе этого
позволить. И Майкл тоже не может.
